ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА

215протоиерея Николая Петрова "не надоедать по пустякам очень занятым людям". Несколько раз был на приеме у митрополита Владимира, управляющего делами Патриархии. В коридорах особняка в Чистом переулке каждый раз мне приветливо улыбался о. Матфей Стаднюк, еще более приветливо, как родному, улыбалась Лидия Константиновна. Митрополит Владимир всегда выслушивал очень вежливо и благожелательно, но ничего не делал. Просто потому, что он — элемент системы. Хождение по высоким церковным и светским инстанциям убедило меня, что в Синоде нет хороших и плохих, нет либералов и консерваторов, есть просто сергианцы, разного роста и размеров головного убора. Остальное несущественно. Я также убедился, что видимые границы между Священным Синодом, Советом по делам религий и так называемыми церковными отделами КГБ существуют только для профанов. В действительности они весьма зыбки, условны и крайне размыты. Как-то в кабинет ответственного функционера Совета заглянул митрополит Мефодий и приветливо помахал чиновнику рукой, а чиновник, хозяин кабинета, не глядя ни в какие справочники и кондуиты, минут 20 подробно рассказывал мне о его, Мефодия, вкусах и пристрастиях, что он любит есть, что пить. Как-то я дал члену Синода оттиск журнала с секретными доносами членов Синода друг на друга, а через несколько дней этот оттиск лежал на столе заместителя председателя Совета ГА. Михайлова. Профессор Ю.А. Розенбаум, работавший юристом в Совете, рассказывал мне, что многие чиновники Совета платили партийные взносы с гораздо больших сумм, чем их зарплаты в Совете. Никогда нельзя было с полной уверенностью сказать, где кончается одна контора и ,начинается другая. Об этом многое рассказывали мне высокопоставленный дипломат А. Шевченко, генерал КГБ О. Калугин. Сегодня это ни для кого не секрет.

Все эти конторы не позволяли мне служить. И обещали, что вообще никогда больше у Престола мне не стоять. Когда я служил в Коровине, в Кадникове, у меня не было ни минуты свободной. Бывало, добреду поздно вечером, держась за стенку, до кровати, а в пять утра снова по глубокому снегу на автовокзал и на требы. А тут — когда запретили в священнослужении — полтора года праздности, праздность же, как известно, — мать всех пороков, в том числе и зуда бумагомарания, "писательства". В Камбодже, например, всех до единого писателей в сельхозкоммуны послали, дали в руки мотыгу. Другим еще проще: по башке моты-

гой, чтоб патроны зря не тратить. Проблема была кардинально решена раз и навсегда.

Вы совершенно точно определяете дату моего заболевания: пятнадцать лет назад. Когда закончился срок запрещения в священнослуженйи, "Лазарева Суббота", — было написано в указе архиепископа Михаила, но служить я не мог ни на одном приходе Московского Патриархата.

"Отец Георгий не сказал в этом письме ничего такого, чего он, как и другие хулители Православия в России, не говорил бы I уже ранее, на протяжении последних десяти-пятнадцати лет. Из года в год в российских и зарубежных средствах массовой информации он повторяет, с упорством, достойным лучшего применения, все те же хулы на Мать-Церковь".

О других "хулителях" судить воздержусь, а я, действительно, не сказал в "Докладной" ничего нового, и даже задачи такой перед собой не ставил. Первые мои статьи, опубликованные в 1987—1988 годах, — просто переработанные и отредактированные письма архиепископу Михаилу и членам Священного Синода. Тексты писем я обсуждал со своими друзьями-священнослужителями. Никто из начальства мне не отвечал, тогда я отправил их в (Газеты и журналы. Так я попал в "диссиденты" и "хулители". До 1987 года ни в чем предосудительном священноначалием замечен ; или просто заподозрен не был. Писал только курсовые сочинения в Московской духовной семинарии да изредка жалобы в Совет по делам религий на бесчинства местных чиновников. Правда, одно обстоятельство по сей день смущает меня. В 1984 году окончил семинарию, подал прошение о зачислении в академию. Архиепископ Михаил написал безукоризненную характеристику. Получаю ответ: "Не зачислен. В связи с конкурсом". Какой конкурс, если окончил семинарию первым учеником, а конкурс проводится по гоценкам в дипломе? Прошел год, подаю второе прошение, ответ |тот же, только исходящий номер сменился. Двадцать три года «февраль 1956 — ноябрь 1979) мне отказывали в любом без исключения церковно- или священнослуженйи, отказывались зачислить в семинарию. Не менее двадцати епископов (шесть из них и ксегодня правящие архиереи) объясняли мне причину отказа достаточно откровенно, хотя формулировки обычно были не такими §жесткими, как в Вашем отклике на мою "Докладную".

Вы пишете: "Конечно, Вам выгоднее объяснять это «происками КГБ», «своей национальностью», «высоким образователь-

216