Не могу не признать, что в целом, если отвлечься от деталей Вашего обвинительного письма и от мелочной личной раздражительности автора, Вы совершенно правы: я недостоин своего сана и постоянно позорю его. Позорю своей жизнью, позорю словами, позорю гордостью, леностью, сибаритством, позорю, сознаю, и этим письмом, где по мелочам тягаюсь с Вами, где дал волю личному раздражению, которое до сего дня умел подавлять в себе. Говорю о недостоинстве своем искренне, не для красного словца и не из показного смирения. Я чувствовал это недостоинство всегда, с первого дня хиротонии, когда на первой Литургии не смел переступить в Царские врата, остановился перед ними в ужасе, сбивая ритм Богослужения. Приступая к Престолу, я всегда уповал не на свои достоинства, которых сегодня нет и прежде никогда не было, за годы священства ничуть не прибавилось, а на милость Божию. Сужу себя тут отнюдь не по тем высоким требованиям, что выдвигали Святые Отцы в своих гомилиях о священстве, а по самым заниженным, либеральным и убогим требованиям "порядочности" XX века, и все равно — не достоин. И потому так люблю пятую молитву из "Последования св. елея" "Господи Боже наш, наказуяй и паки исцеляяй, воздвизаяй от земли нища, и от гноища возвышаяй убогаго..." О том же я говорил Вам на приеме в феврале, когда просил благословить мне на время
запрещения в священнослужении любое церковное послушание, любое, хоть до конца дней моих. Вы отказали мне и рекомендовали перейти в какую-нибудь другую епархию. Я и сему не противился, подал прошение архиепископу Костромскому и Галичско-му Кассиану. Он направил меня к уполномоченному. Уполномоченный, сославшись на перманентное отсутствие в его епархии хоть единой вакансии (на момент нашей беседы их было в епархии не менее семи-восьми), был вынужден отказать мне. Я подал архиепископу Кассиану прошение благословить мне любое церковное послушание — мне тоже было отказано, как и Вы в том же отказали. Надеюсь, Вы понимаете, что все эти отказы были продиктованы внецерковными силами.
Ваш благожелательный совет из того же Вашего раздраженного письма "вернуться к гражданской деятельности" принять не могу и не хочу. Позволю себе напомнить Вашему Высокопреосвященству, что я ни устно, ни письменно не просил Вас ни о каких советах, от Вас они мне сегодня вовсе не нужны, ибо непременно будут недоброжелательны. Из Церкви не уходят "по совету", священнослужители должны оставаться в Ней всегда, какое бы послушание им ни пришлось нести. О. Глеб Якунин, пробывший в запрещении двадцать один год и не послушавший ничьих советов, не дрогнувший, сумевший вернуться и вновь стать у Престола, для всех нас пример.
У Вас тоже, говорят, была когда-то какая-то мирская специальность, кажется, по отопительным системам. Вряд ли Вы когда-либо полагали, что стоите у Престола по своим личным заслугам и достоинствам. Но если какой-нибудь "благожелатель" в порыве раздражения обратится к Вам завтра с аналогичным письмом, неужели Вы отложите крест и панагию, снимете смиренно рясу и "вернетесь к своей гражданской специальности"? Почему же Вы судите меня строже, чем себя? Почему Вы судите меня строже, чем других священнослужителей Вологодской епархии? Вы — правящий архиерей, и Вам отлично известны преступления членов нашего клира, к которым Вы так терпимы, так снисходительны, но за которые, согласно отвергаемому Вами каноническому праву, полагаются самые строгие взыскания вплоть до извержения из сана.
Оставаясь в сущем сане, я и сегодня согласен служить кем угодно и где угодно, но только в Церкви. Но теперь вопрос о моем послушании не Вам придется решать, его будет рассматривать