Киселев жил на Мойке, а против дома, им занимаемого, выстроили деревянный балаган, кажется, для зверинца. Рассказывали во время его постройки, будто князь Меншиков, спрошенный, для чего строят этот балаган, отвечал: «Здесь граф Киселев будет показывать благосостояние государственных крестьян в малом виде».
Другая острота состояла в том, будто князь Меншиков приехал в клуб на баллотировку статс-секретаря Карнеева и сказал, что Карнеев — автор того антидворянского учения, которое Киселев выдает за собственное произведение.
Первой остроты я не слышал от князя Меншикова, но она очень похожа на него; о второй я знаю наверняка, что она изобретена Неклюдовым. Киселев перестал кланяться Меншикову. Князь был очень огорчен разрывом с Киселевым, искал случая объясниться с ним; наконец мне удалось навести Киселева на этот предмет; я убеждал его в том, что князя оболгали, но он остался непоколебим, сказав мне: «Между ним и мною — кончено!»
С государем стали происходить столкновения тоже чаще; иногда по вине князя, а чаще — по благородным побуждениям; явились случаи, которые вооружили против Меншикова дамскую половину дворца, и как эта половина всегда ловче действует и чаще нападает, то она сильнее всего расширяла тот овраг, который стал отделять государя от его министра, которого он еще в 1830 году считал почти за единственного честного и способного советника.
Государь пожелал переименовать морские чины в сухопутные. Князь, не успев переубедить его, сделал из этого предмета министерский вопрос; мысль оставлена, — но впечатление осталось неблагоприятное.
Потом возникла мысль о введении в Финляндии рекрутского набора. Меншиков восставал против этого энергически, одержал верх, но понизился у двора. Государь звал его посмотреть Новогеоргиевскую крепость. Меншиков на вопрос, как он ее находит, представил, что низенькие стенки перед бастионами, не принося особой пользы, служат неприятелю способом засыпать ими ров при штурме и что цитадельские орудия полощат крепостные стены, так что если неприятель завладеет цитаделью, то он сгонит нашими же орудиями гарнизон со всех крепостных бастионов: государь прогневался и почти прогнал его.
Так приобрел он мало-помалу у государя название
Екатерина, имевшая врожденную боязнь воды, с великим усилием решалась на плавание; один раз решилась на это, и, как нарочно, фрегат ударился об мель. Императрица — в обморок. Очнувшись, она сказала с гневом: «Арестовать лейтенанта!» Когда поднесли ей сентенцию морского суда на конфирмацию, она положила следующую резолюцию: «Для благородного офицера самое тяжкое наказание быть арестовану в глазах императрицы, — а потому более не наказывать».
По другому делу, где корабль потерпел крушение, Екатерина, в день Пасхи, написала: «Для праздника Христова прощаются!»
Князь понес эти дела вместе с докладом о «Фершампенуазе» на Страстной неделе, но это было принято очень дурно, потому что «то, что было простительно за 80 лет, — теперь непростительно».
Охтянин Тарасов поставкою паркетов и мебели разбогател и вздумал освободиться от звания охтинского поселянина, вопреки закону Петра I, основавшего это поселение