— А почему вы убежали из квартиры Гордеева? Вы драпали так поспешно, что даже плащ оставили в прихожей!
— Побоялся, что Гордей меня убьет, — сказал я и понял: это моя единственная за все время допроса ложь, и ложь удачная.
— Почему? Он вам угрожал? Пытался ударить подсвечником? — осторожно выводил меня Артемьев на чистую воду.
— Он мне что-то оказал. Такое неприятное, такое…
— Что именно?
Я попытался вспомнить те два-три предложения, после которых мне невыносимо захотелось убить Гордея, и не смог.
— Не помню, — честно сказал я.
— И после этого вы ударили его подсвечником. Так?
Следователь задал свой главный вопрос голосом учителя, выясняющего, кто разбил окно.
— Нет. Я просто понял, что оставаться рядом с этим сумасшедшим опасно для жизни. Это понимание было столь отчетливым, что я убежал. Даже не успел схватить с вешалки плащ.
Артемьев поморщился.
— Гражданин Чижов! Чем быстрее вы расскажете правду, чистую правду и только правду, тем быстрее… с вас будут сняты подозрения. Повторяю вопрос: после чего вы ударили Гордеева подсвечником?
Я решительно ничего не понимал. С одной стороны, я уже гражданин и, наверное, так же должен обращаться к следователю. С другой — сняты подозрения.
Значит, Гордея убил не я?
— После того, как он сказал что-то ужасное, — ляпнул я.
— И что было потом? — задал совершенно тупой вопрос следователь.
Кофе мне почти не помог; голова раскалывалась. Единственное, чего я хотел — это чтобы Артемьев как можно быстрее ушел.
То, что он может надеть на меня наручники и увести с собой, мне в голову почему-то не пришло. И я, поморщившись от головной боли, сделал то, чего делать очень не любил: ответил на тупой вопрос.
— Гордей упал. Я подумал, что убил его, и начал было стирать отпечатки пальцев. Но покойник вдруг открыл глаза и сел — в точности как панночка из «Вия». Ну, я и убежал.
— А тетрадь? Про какую тетрадь вам кричал Гордеев из окна?
— Кричал? Из окна? — тупо переспросил я.
— Вы что, не слышали?
— Нет.
— Гордеев просил вас вернуться и забрать какую-то тетрадь. Это слышали соседи, так что не отпирайтесь. Что за тетрадь?
— Не знаю, — честно сказал я. — Он делал какие-то записи, хотел, чтобы я их прочитал. Думаю, все те же бредни насчет того, что все люди компьютеры.
— У него было много денег? — в который уже раз перескочил следователь на другое. То его тетрадь интересует, то, в очередной раз, деньги…
— Думаю, много. Если он мне…
Я чуть было не ляпнул «Дал двадцать тысяч баксов», но на этот раз не проговорился.
— …накрыл такой стол всего лишь за то, что я ему посочувствовал и в больнице проведал… Я черную икру уже лет пятнадцать не пробовал.
— И через сколько минут вы вернулись, чтобы действительно убить Гордеева и забрать тетрадь и деньги? — все тем ровным тоном спросил Артемьев.
Ему уже все было ясно. У него не было никаких сомнений в том, что Гордея убил я.
Зато у меня они теперь были! Я не убивал Гордея! Если он потом кричал в окно про тетрадку — значат, был жив! Он специально поставил на подоконник фальшивый подсвечник из папье-маше или из чего-то подобного, покрытый бронзовой краской, потому что знал: услышав слова, намекающее на Истину, я попытаюсь немедленно уничтожить их источник. Разлетелся на части не череп Гордея, а всего лишь подсвечник! То-то он показался мне необычно легким!
— Часа через полтора. Вы уже работали на месте преступления, старушки во дворе обсуждали событие.
Следователь поднял бровь и смотрел на меня с интересом.
— Да не за деньгами и тетрадкой я пришел, а за плащом! — попытался я исправить роковую ошибку. — Замерз я, понимаете? Просто замерз… Вспомнил, что оставил у Гордея почти новый плащ… Про тетрадку я забыл, про то, что ударил его — тоже, а вот про плащ вспомнил. Очень уж холодно было.
— А про деньги? — гнул свое Артемьев. — Где они лежали?
— В черной матерчатой сумке под столом. Много, пачек двадцать. Но я их не брал, честное слово!
Следователь не выдержал и захохотал.
— Неужели вы думаете, что я вам поверю? — сквозь смех спросил он. Честное слово! Что стоит в наше время честное слово?
— Я не убивал Гордеева, — упрямо и тупо повторил я. Но добавлять «честное слово» уже не стал. Раз Артемьев его ни в грош не ставит…
Не дожидаясь, пока следователь вдоволь насмеется и, наконец, замолчит, я пошел в ванную, отыскал в стаканчике свою зубную щетку, уложил ее в футляр, взял с полочки полупустой тюбик пасты «Аквафреш».
Вернувшись в гостиную, я уложил футляр со щеткой и пасту в большой кейс, с которым раньше ездил в командировки.
Что еще? Ах да, бритва…
— Что вы делаете? — удивился следователь. — Мы ведь еще не закончили разговор.
— Собираю вещи в тюрьму. Не знаете, там можно электрической бритвой пользоваться или нужно брать безопасные?
— Почему вы решили, что я посажу вас в тюрьму?
— Потому что у меня нет алиби. Я, когда Гордей ожил, испугался так, что потом часа два бродил по улицам, до Днепра дошел… Но никто из знакомых меня не видел. И даже вернувшись к дому Гордея, я не показался старушкам во дворе, обсуждавшим происшествие, а пошел домой. Так что… Полотенце свое брать или там дадут?