Записки следователя

Почти в каждом следствии бывают периоды застоя. Фактов мало, они противоречат друг другу, версии противоречивы, и каждую версию одна часть фактов поддерживает, зато другая часть опровергает. Следствие — это долгий и трудный процесс. И все-таки в этом долгом процессе наступает момент, когда вдруг сквозь десятки противоречивых вариантов проглядывает истина. Иногда основанием к этому неожиданному проблеску истины оказывается мелочь, третьестепенный факт, малозначительное наблюдение. Еще эта истина не подтверждена подробным анализом фактов, еще, в сущности, трудно объяснить, что же такого нового произошло, что вдруг прояснило картину, но следователь, если у него есть опыт, уже чувствует радость открытия и уверенность в том, что теперь правда будет обнаружена. Хотя, в сущности, еще ничего не было ясно, Васильев почувствовал, что проступает в темноте то звено, которого ему не хватало.

— Значит, пошел Горбачев на фронт? — спросил он.

— Что вы! — сказал милиционер, рассказывавший о Горбачеве. — Разве такой попадет на фронт? Откупились, наверно. А вернее, я так думаю, еще проще устроились. После начала войны объявили ведь сухой закон. Кто побогаче, те одеколоны стали распивать, но разве же хватит одеколона! Ну, понятно, очень выросло самогонное дело. Тогда с этим было просто. В полицию дашь десятку, и гони себе. Точно, конечно, я не скажу, но слух такой шел, что горбачевская мамаша сильно этим делом увлекалась. Я думаю, кому следует дали по ведру самогона, вот и назначение. И начальство довольно. Шутка ли иметь при себе такого человека! Ему только мигнешь, а он тебе сразу бутылочку. Это же не служба, а радость.

Васильев был совершенно точно уверен в том, что он сейчас услышит. Он понимал: звено найдено, звено у него в руках. Надо было все-таки продолжать спрашивать. Как бы он ни был уверен, он должен был это услышать.

— Что же, он здесь, в Луге, что ли, служил? — спросил он спокойно, точно зная ответ.

— Нет, не в Луге, — сказал милиционер, — но тут недалеко, километров сто тридцать. В Пскове.

— И где же именно в Пскове? — еше более равнодушно спросил Васильев.

И опять услышал именно то, чего ждал.

— В интендантском управлении каком-то, — сказал милиционер. — Я точно не знаю. Я у него не бывал, а мамаша его каждую неделю туда ездила. И все с узлами. Идет на станцию, сгибается, а вернется к вечерку, так легко идет. Мамаша у него очень хитрая. Да и он хитрый. И я знаете что скажу, пьяницы обычно народ не жадный, а он смолоду не пил ничего, зато жадина был. А в войну, знаете, все вокруг самогона, ну, он и спился. А жадность при нем осталась. У них и гости никогда не бывают — на угощение денег жалко.

На следующее утро Васильев вызвал Горбачева на допрос. Этот допрос, как хорошо понимал Васильев, должен был стать решающим. Горбачев пришел, как всегда спокойный, как будто примирившийся даже с несчастной своей судьбой, смотрящий на следователя кроткими, терпеливыми глазами. Васильев тоже держал себя спокойно и обыкновенно. Горбачев не должен был предвидеть, что сегодняшний допрос чем-нибудь отличается от предыдущего. Горбачев за это время, видимо, успокоился. То есть то, что придется отсидеть за самогон, это он понимал, но с этим уже примирился. Много за самогон не дадут. Что же касается убийства, то, видимо, Горбачев твердо решил: либо следствие вообще замнет это дело, либо если даже и передаст в суд, так суд оправдает его за недоказанностью.

У Васильева был вид усталый. Он и в самом деле устал. Поезд из Луги пришел в первом часу ночи, в шесть утра он был уже на работе, все продумывал предстоящий допрос. Горбачев очень хотел, чтобы дело об убийстве окончательно наконец от него отпало. Сидеть в исправительно-трудовой колонии гораздо лучше, чем в доме предварительного заключения. Там и свободнее, и есть возможность сократить срок, да и вообще там возникают разные надежды.

Допрос Васильев начал так, как мог бы начать разговор со случайно встретившимся знакомым. Он спросил Горбачева, носят ли ему передачи. С кем Горбачев сидит в камере. Не позволяет ли себе начальство нарушения прав заключенного.

Горбачев сказал, что нет, спасибо, все, мол, хорошо, всем, мол, доволен. Васильев ему обещал, что теперь сидеть недолго придется, скоро, наверно, суд.

Горбачев отметил эти слова, он понял их так, что следователь от обвинения в убийстве отказывается, а самогон все равно признан, так что тянуть следствие нечего. Васильев перевел разговор на семью Горбачева, сказал, что, может быть, придется Дмитриевых привлечь за соучастие, но они получат немного, совсем ерунду, а может быть, даже и условно. Поинтересовался, где Дмитриев познакомился с горбачевской сестрой. Оказалось, что Дмитриев был на курсах в Луге, там они и познакомились. Потом Васильев сказал:

— Ну, давайте все-таки еще раз повторим все факты. Значит, вы Козлова никогда не знали и даже не слыхали о нем?

— Нет, — сказал Горбачев. — Был у нас в Луге один Козлов, продавцом в кооперативе работал, но тот пожилой человек. А такого, как вы описываете, Козлова я не знал.