Записки следователя (илл. В.Кулькова)

— Тетке подарил,- ответил Миша.- Очень я вас прошу, не отбирайте у старухи, пусть ей на память останется. Я заработаю, внесу в магазин. У вас в описи, наверно, есть цена.

Квартала два проехали они, прежде чем Васильев ответил. Он понимал, что это незаконно, и все-таки сказал:

— Хорошо.

Так первый раз в жизни Васильев нарушил закон.

Следующий день прошел в описи отобранных у Миши ценностей. Действительно, не хватало одной только брошки. Стоила она тринадцать с полтиной. Вечером собрались ехать. Ехать должны были в обыкновенном жестком плацкартном вагоне. Только билетов взяли не три, а четыре, чтобы занять целое отделение. В этих случаях задержанному полагается надевать наручники. Когда Мишу вывели из камеры, Васильев сказал:

— Ну, Миша, давай руки.

Миша молчал, исподлобья глядя на Васильева. Потом отвел глаза и вдруг сказал ровным голосом:

— Гражданин начальник, прошу вас, не надевайте наручники.

— Почему? — удивился Васильев.

— Стыдно будет в вагоне,- ровным голосом продолжал Миша,- народ будет смотреть.

— Убежишь,- усомнился Васильев.

— Слово вора,- сказал Миша и невесело усмехнулся.

Так невесело, что жалко стало его Васильеву.

— Хорошо,- сказал он.

Так Васильев второй раз нарушил закон.

Разговор по душам

Первым поднялся по ступенькам в вагон Васильев, вторым — Миша, третьим — Гранин. В таком же порядке прошли они по вагону. Матери укладывали спать детей, пассажиры, не успевшие пообедать в городе, уже доставали из корзинок жареных кур и крутые яйца. Постелей в поездах было тогда очень мало, несколько комплектов на вагон. Чтобы получить постель, опытные командировочные приезжали за час до отхода поезда. Большинство пассажиров везло с собой стянутые ремнями одеяла, подушки, простыни. Свет в вагоне горел тускло. Пассажиры устраивались поудобней. Стелили одеяла, тщательно прятали чемоданы. Тогда еще существовала почти забытая ныне профессия вагонного вора. Кто-то хотел открыть окно, говоря, что в вагоне душно, кто-то возражал, говоря, что будет дуть и можно простудиться.

Мы не замечаем, как изменяется жизнь. Если бы старого москвича, прожившего в Москве долгие годы, перенести из наших дней в Москву 30-х годов, он бы не узнал своего родного города. Сегодня москвич ворчит, что в часы пик в метро много народу. Он забыл, как висел в 30-х годах, цепляясь за поручни, на трамвайной подножке. Москвич жалуется, что квартира стала ему тесна: родилась внучка и толком после работы не отдохнешь. Он забыл огромные коммунальные квартиры, ссоры и дрязги на кухнях, тесноту перегороженных комнат. Нынешний пассажир садится в вагон у большого окна, на разостланную на полке постель, заказывает чай с сухарями и ворчит, если у проводника нет сухарей. И вряд ли припомнит он, что в 30-х годах приходилось брать с собой чайник. Когда поезд подходил к станции, пассажиры прыгали с подножек на ходу, чтобы на короткой стоянке успеть выстоять очередь за кипятком.

Мы не к тому вспоминаем об этом, чтобы примирить пассажира с невнимательностью или грубостью проводников, с нехваткой того, что должно быть в достатке, будь это постель или сухари к чаю. Проводнику теперь много дано, но пассажир и спрашивать с него может много. И все-таки, сердясь на проводника, стоит порою вспомнить, насколько беднее, неудобней и медленней был тогда транспорт.

Раздался первый звонок, потом второй, потом третий. По залам ожидания и ресторану вокзала прошел человек, громко кричавший, какой звонок и какому поезду. Кричал он для того, чтобы пассажир не заговорился, успел расплатиться в ресторане и не опоздал к отходу.

Миша сидел у окна, рядом с ним сидел Васильєв, напротив- Гранин. Им не надо было заботиться о постелях, им троим предстояло не спать до самого Ленинграда. Поезд шел до Ленинграда в то время тринадцать часов. Раздался на перроне свисток, паровоз с круглым, как бочка, котлом и высокой трубой загудел, дернулся и постепенно стал набирать скорость. Миша сидел, чуть отвернувшись к окну. Васильев достал папиросу и закурил. Разговаривать никому не хотелось, да и молчать было тяжело.