Записки следователя. Тени прошлого. Старый знакомый

Боже мой, как давно и как, в сущности, недавно это было! Вот ему уже за пятьдесят, давно уж нет у него семьи, всё чаще томит по ночам бессонница, и тупая головная боль сменяет её по утрам. Старость уже хватает за воротник, начало сдавать здоровье, и жизнь, как говорят, прошла мимо. Давно не льстит уже почёт, который по-прежнему оказывают ему знакомые карманники, а давнее прозвище — Кардинал — давно не радует его. С молодых лет он читал газеты и книги для того, чтобы блеснуть затем в своей среде, и это сыграло свою роль. Но позже, с годами, и книги и газеты стали уже интересны ему сами по себе и он иногда, горько улыбаясь, думал, что они проникли в его душу так же незаметно и ловко, как сам он умел проникать в чужие карманы. Сначала он злился, пытаясь противостоять мыслям, постепенно возникавшим в результате чтения. Он пытался поддержать в себе тот особый культ воровского молодечества, который когда-то сделал его самого вором. Оставшись в отрочестве сиротой после смерти матери, пятнадцатилетний Игорь — так когда-то звали его — не поладил с женщиной, на которой женился его отец. Случайно он свёл знакомство с шайкой карманных воров. Они работали “артелью”. Первые удачи. Первые деньги. Первая тюрьма.

Игорь был самолюбив, находчив, ловок, у него был характер. Это помогло ему завоевать сначала равное, а затем особое положение в воровской среде, и он стал Кардиналом. Потом в “антракте” между двумя отсидками, он встретился на юге с женщиной, которую полюбил. Она стала его женой, не зная, что он — профессиональный вор со многими судимостями. Когда это обнаружилось, она год боролась с ним за него, надеясь вырвать его из омута. Не вышло. В конце концов она навсегда ушла из его жизни. И опять пошло-поехало…

— Надо поговорить, — неожиданно услышал Кардинал чей-то голос и, открыв глаза, увидел подошедшего к нему Доктора.

— Ложись рядом, — ответил он.

Но Доктор продолжал стоять, пристально глядя на Кардинала. Оба молчали.

— Это всё к чему? — наконец спросил Доктор.

— Резолюция?

— Да.

— Время…

— Какое время?

— Всякое. Не в лесу живём. Не на острове.

— Жили же.

— Проехало.

— Значит, шапку ломать?

— Дурень!…

— Хитришь?

— Не приучен.

— В чём же дело?

Кардинал встал, потянулся, вынул из кармана трубку, закурил. Доктор терпеливо, но мрачно ждал. Кардинал сделал две затяжки, посмотрел на Доктора. Тот не выдержал.

— Ты объясни толком! — взревел он.

Кардинал оглянулся. Закат полыхал в запыленных оконцах дома, казавшихся теперь фиолетовыми. Как и вчера, лепетал внизу ручеёк. Весь горизонт был охвачен таким полымем, что казалось, вот-вот заревут сирены пожарных машин и съедутся все пожарные части города. Но уже вступала вечерняя прохлада, предвещая ещё одну неповторимую тихую майскую ночь. Как объяснишь этому тупому, сжигаемому неуёмной алчностью и привыкшему к паразитической жизни болвану, что жизнь может пройти мимо? Как объяснишь ему, что человеку дана только одна жизнь, но, пока она ещё длится, он ещё может стать человеком, и стать лучше, чем был вчера? Как объяснишь то, что ещё неясно тебе самому? Да, неясно, хотя уже не даёт спать по ночам и оборачивается болью в голове и горечью в сердце и заставляет горевать о жизни, растраченной на кражи и тюрьмы, пьянки и безрадостные воровские кутежи, о жизни, которую ты сам прокурил, как скверную, вонючую папиросу, после которой остаются только дым, горечь и смрад…

Но Доктор ждал ответа. И Кардинал тихо сказал:

— Эх, какой, брат, вечер выдался!… Наболтались мы с тобой. Давай немного помолчим…

— Мне будет, помолчал! — зло возразил Доктор. — Теперь я скажу, а ты слушай!… Ты для чего всё это выдумал? Сегодня этих… демократов не тронь, а завтра с повинной в милицию!… Начинается-то всегда с гривенника, а там, глядишь, пропал человек!… Не буду твою резолюцию подписывать — так и знай! В одиночку работать буду, а политики я знать не хочу!… Нет мне дела до политики, как ей нет до меня!… Так всем и передай…

И Доктор, круто повернувшись, вышел за калитку и поплёлся в Тамбов, к вокзалу. Кардинал долго глядел ему вслед, а потом вернулся в баню, где отдохнувшие делегаты поджидали своего председателя. Конференция возобновилась.

Первым взял слово Пузырь. Он снова заявил, что согласен с проектом резолюции, но обращает внимание на одно серьёзное затруднение.

— Как быть с немцами? — продолжал Пузырь. — Как не перепутать восточных с западными? Восточных шарашить нельзя — это наши друзья. Западных можно. Но как их разберёшь, битте, заген зи мир? Те и другие лопочут по-немецки и с виду смахивают друг на друга. Я говорю это вам как германовед…

Потом взял слово Казимир Кадецкий. Он поддерживал предложение Кардинала, но настаивал на том, чтобы самый факт конференции и резолюция, которую она примет, были тщательно законспирированы.