Записки солдата

Я уже говорил, что не люблю воды. Но было интересно посмотреть на это море, созданное человеком. Откровенно говоря, оно не произвело ожидаемого впечатления. Вода меня не привлекала, а берега почти всюду голые, без зарослей лозняка и раскидистых верб, которые так украшают реки и озера и, безусловно, украсили бы море. Не видно даже камыша или хотя бы осоки. Чернела пашня, еще не покрытая зеленью всходов. Только там, где к воде подходили массивы озимой пшеницы, ландшафт смягчался, оживал.

Но дело не только в красоте. Меня как ихтиолога тревожила обрывистость берегов моря: подмываемые волнами, они обваливались и высились повсюду желтой отвесной стеной.

Еще год назад я не придал бы этому никакого значения, но теперь не мог смотреть на такие берега спокойно. Здесь не могут нереститься карп, судак, лещ. Значит, природные запасы рыбы в водоеме не будут естественно пополняться.

Карп может метать икру только на зеленом лугу, залитом половодьем. Не будет такого луга — икра в рыбе превратится в месиво, и организм всосет его в кровь.

Судак мечет икру на корни вербы, лозы и других деревьев и кустарников, растущих у берегов. Он может нереститься и на песчаном или гравийном дне, сделав в грунте гнездо-ямку. Но судак не откладывает икру в ил. На илистом дне он нереститься не захочет!

Не станет нереститься у голого берега и лещ!

А есть и такие породы рыб, которые, не имея подходящих условий для нереста, попросту дохнут!

Так уж устроила природа, что кошка может окотиться и на чердаке, и в подвале, курица несется где угодно, хоть посреди двора, а рыба размножается только в определенных условиях…

Сейчас мы ехали с профессором посмотреть на организованный нерест судака, а также проследить за отправкой судаковой икры в наше хозяйство.

Плыли долго. Смотреть в окошко на серую воду и желтые берега надоело, и я пошел пройтись. Заглянул к кладовщику и поймал мышь. Потом зашел в камбуз и произвел на кока такое впечатление своей длинной шерстью, что он дал мне кусок сырого мяса.

Тишина, полный желудок и отсутствие забот настраивали на философский лад. «Почему ко мне повсюду так хорошо относятся?! — спросил я себя и сразу же нашел ответ: — А потому, что ты, Лапченко, порядочный кот, ты доброжелательный, трудолюбивый и принципиальный кот». Разрешив этот не столь уж сложный вопрос, я по ассоциации вспомнил своих, так сказать, антиподов — котенка-стилягу и того толстяка подхалима, с которым дискутировал на лекции.

Я встретился с этим жирным лицемером за несколько дней до своего отъезда в Херсон.

— А, Лапченко, привет! — начал он фамильярно. — Знаете, вы тогда подали мне интересную идею.

— Когда «тогда»? — проговорил я, не скрывая насмешки. — Когда Нечипор учил вас принципиальности?

— Ой, товарищ Лапченко, какой вы злопамятный, — льстиво замурлыкал он, вместо того чтобы обидеться или дать мне отпор с помощью когтей. — Я с вами хочу посоветоваться, а вы…

— Говорите! — Я склонил голову и опустил глаза, как всякий, желающий показать, что разговор ему неприятен.

— Хочу, товарищ Лапченко, сделать доклад на тему, которая должна заинтересовать и вас.

Я едва кивнул головой: продолжайте, мол, не тяните.

— О воспитании нашей молодежи.

— Как воспитывать подхалимов? — не сдержался я.

Он проглотил обиду и продолжал:

— Это будет лекция «Перевоспитание маменьких сынков — основная проблема для кошачьей молодежи».

Я вытаращил глаза.

— Я готовлю доклад на материале биографии котенка-стиляги, которого вы так справедливо критиковали на том памятном заседании, а также в беседе с его матерью.

— Как же вы собираетесь его перевоспитывать?

— Ну как? Поднять общественность, напрячь усилия, принять меры, словом…

Я смотрел на него с жалостью.

— А почему вы считаете эту проблему основной для нашей молодежи — ведь у нас всего один такой котенок?

— А почему у людей эта проблема занимает такое значительное место в художественной литературе? Разве у них так много маменькиных сынков? А сколько произведений о них! Даже есть песенка, в которой поется: «Биография начинается с двадцати четырех лет».

— Стало быть, вы видите, что люди ошибаются?

— Конечно.

— Так зачем же повторять их ошибки?

Он изумленно смотрел на меня несколько минут, потом в отчаянии покачал головой:

— Эх, будь я человеком!

— Что же было бы?

— Что было бы? Ого! Я написал бы кандидатскую диссертацию «Перевоспитание маменькиных сынков — основная проблема для нашей чудесной молодежи».

Я вообразил себе этого кота в облике человека — кандидата наук. Представительная фигура в сером коверкотовом макинтоше и фетровой шляпе, солидная походка, присущая лишь директорам предприятий и руководителям учреждений, и самодовольное лицо, от которого так несет снисходительностью, что хочется схватить такого типа за шиворот и повозить носом по полу, как нашкодившую кошку…

— О, будь я человеком, я бы далеко пошел, — продолжал мечтательно кот-подхалим.

И тут со мной что-то произошло. Неведомая сила подбросила меня и посадила на спину будущему кандидату наук, а мои когти и зубы вцепились ему в загривок.