Записки солдата

Не прошло и пяти минут, как целая стайка малюсеньких рыбешек подплыла к берегу и тут же, как по команде, метнулась в сторону, блеснув тысячей золотых искр. Карпы!

Да, это были мальки, родившиеся недели три назад. Вот они еще немного подрастут, воду из пруда спустят, старых карпов осмотрят, а тех, что выметали икру, перенесут в маточные пруды; тех, что с икрой, — в нерестовые, а мелочь — в выростной пруд, где она будет расти и набираться сил.

Мальки стайка за стайкой подплывали к берегу и, играя, снова удирали. Сколько же их? Я улыбнулся, вспомнив, что раньше, когда еще не очень разбирался в ихтиологии, думал, будто мальков считают по одному или парами, как котят. Я тогда никак не мог сообразить, сколько же надо времени, чтобы пересчитать несколько миллионов мальков.

А оказывается, считать их очень просто. Их мерят кружкой. Подсчитывают, сколько в одной кружке, а потом умножают на количество кружек. И все!

«Ага», — сказал я

Два дня я трудился как проклятый и написал еще пять слов. Оставалось две трети письма, дело продвигалось вперед, и это меня радовало. На третий день писание пришлось приостановить — начали готовиться к нересту карпов.

Когда я прибыл на пруды, там уже кипела работа. Помпами накачивали воду в нерестовые, из рассадных вылавливали карпов и еще раз купали в соленой воде, снова проверяя, чтобы не попал на нерест больной или криворотый экземпляр. Мерили температуру воды. Настроение у всех было праздничное, и это понятно: ведь готовились к ответственнейшему моменту.

Вечером началось главное. В каждый нерестовый прудик выпускали гнездо карпов — одну самку и двух самцов. Мне хотелось разделить общую радость, и я бегал от пруда к пруду, взволнованный. Когда всех карпов рассадили, я пошел к тому пруду, куда пустили карпа-великана (впрочем, это был не самец, а самка, хотя ее и называли карпом), и остался там ждать вора.

Терпения мне не занимать. Я сидел на своем посту, смотрел в воду и, как всегда, размышлял на философские темы. Я вспомнил душевность профессора и любовь ко мне. За что он меня любил? Времени для размышлений было вдоволь, и я в конце концов нашел ответ: очевидно, он любил меня за то, что я почти всегда молчу, а если и раскрываю рот, то лишь в случае крайней необходимости — попросить, чтобы дали поесть или открыли дверь, и пою тихонько-тихонько.

Похоже, что профессор весьма ценил эту последнюю черту: я был полной противоположностью его жене, которая очень много говорила, но настолько бессодержательно и неинтересно, что у меня разбаливалась голова уже через десять минут, а профессор, как мне казалось, обалдевал еще скорее. Как он там, бедняжка? Мне так хотелось повидать его, я так соскучился по нему, что с наслаждением слушал бы даже болтовню его жены, лишь бы почувствовать на своем ухе его теплую руку. А как живет профессорша? Достала ли она себе новый крем?

Я так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как прошло время и явился Пуголовица с сачком в руках. Я весь встопорщился и, чтобы помешать ему, крикнул:

— Жулик!

Но он только швырнул в мою сторону комок земли и стал вглядываться в воду. Я корил себя, что не придумал ничего, чтобы помочь горю. Надо было взять с собой Грея, Нечипора, еще двух-трех котов и поднять здесь крик, сбежалась бы охрана, и карп-великан был бы спасен. Но воспоминания и писание письма так забили мне голову, что я подумал об этом, только увидав Пуголовицу.

Ночь была темная, но я-то вижу ночью как днем. Карпы сперва стояли посреди пруда все вместе, потом заволновались, вода забулькала. Пуголовица уставился на воду и нацелился сачком, чтобы накрыть то место, где булькнет.

Вдруг неподалеку раздались шаги. Жулик отскочил от воды и, спрятав сачок в траву, пошел к другому пруду. Вскоре показался усатый рыбак, он обошел пруд вокруг, прислушался и, услыхав шаги Пуголовицы, крикнул:

— Эй, кто там?

— Вахтер Петренко.

— Ага, вот и хорошо! Пойдем-ка на шоссе, посмотрим…

Они пошли, а я остался один. Прошло часа два. Пуголовица не возвращался, и я радовался. Ночь кончалась, и скоро начнется нерест — самка мечет икру только после того, как первый луч солнца согреет воду.

Вдруг снова шаги! Я вздрогнул: неужели воры? Да, это был Пуголовица. Он быстро схватил сачок и, когда самка подплыла к берегу, накрыл ее сеткой и вытащил из воды. Рыба билась, вырываясь из цепких рук негодяя. Наконец он заправил ей под жабры веревочку. Это был в самом деле великан! Пуголовице пришлось согнуть руку в локте, иначе хвост рыбы волочился бы по земле!

Меня охватила такая ненависть к мерзавцу, что я, пренебрегая опасностью, бросился к нему и во весь голос заорал:

— Караул! Караул!

В темноте мои глаза светились зелеными огоньками, а меня самого не было видно, и Пуголовица испугался. Вместо ругательства у него вырвалось:

— Свят! Свят! Свят!

Я завопил еще громче. Пуголовица бросился наутек. У меня родилось отчаянное решение: прыгнуть ему на голову и вцепиться когтями в эту отвратительную рожу. Я уже присел, готовясь к прыжку, но тут неподалеку раздался голос старшего охранника: