Записки соседа

- Мало, мало у вас новостей, - шутливо укорял Александр Трифонович. - А для нас, пенсионеров, новости - первое дело".

Вокруг этой темы - отставки, пенсии - крутился в мыслях, в шутках постоянно.

- Что это у вас, Юрий Валентинович, ботинки без шнурков? Этак одни пенсионеры ходят, им уж все равно...

В один из майских дней гуляли по аллейке и он по привычке высматривал в траве по обочинам сухой хворост, палки, дощечки - все, что годилось для костра. Собирал охапкой и тащил к себе на участок, сжигать. Я тоже подбирал какие-то палки, щепки ему в помощь. И за этим занятием разговаривали. О наших общих знакомых, моих сверстниках, которые быстро продвигались по лестнице казенных успехов: один стал секретарем, другой недавно ездил в Америку в компании с писателем, который только что травил Александра Трифоновича. Александр Трифонович недоумевал: "Не понимаю, как с ним можно ехать в Америку!" Недоумение было совершенно искреннее: обоих писателей он считал своими, ибо известность им принес "Новый мир".

- А вот вы, Юрий Валентинович, ничего не добьетесь, - сказал он вдруг. - На собраниях вы молчите, выступать не умеете. Какой-то вы тугой...

Было это сказано без одобрения или сочувствия, но, однако, и без осуждения.

От этого определения - "тугой" - я даже внутренне вздрогнул. Показалось: точно. Разговор как-то перекинулся на мою персону, и Александр Трифонович стал расспрашивать об отце, его гибели, как это произошло. Когда подошли к его участку, к калитке, он спросил:

- Вы пойдете к себе на дачу? Идите, я к вам зайду через короткое время.

И не объяснил зачем. Я вернулся на дачу, ждал. Мучился загадкой: зачем зайдет? Вместо него вдруг зашел мой сосед и старинный приятель Юзик Дик. У Александра Трифоновича с Диком были отношения добрососедские, они даже говорили друг другу "ты". Александр Трифонович часто говорил мне, что восхищается диковским жизнелюбием, веселым и добрым нравом: "Ведь другой бы на его месте волком сделался!" Как писателя он Дика не рассматривал вовсе, но как соседа ценил. Заходил к нему, стучал палкой в стекла маленькой диковской верандочки и говорил: "Иосиф, на выход!" Дик отвечал немедленной пионерской готовностью. Разговаривали они между собой шутливо, дружески.

Пришел он через полчаса, степенный, неторопливый, с палкой. Увидев Дика, сказал:

- А, и ты здесь! Это хорошо...

Мы сели в пустой комнате на первом этаже, залитой солнцем. День был изумительно свежий. Александр Трифонович вынул из кармана сложенные вдвое листки, развернул их - оказалась верстка - и стал читать:

Сын за отца не отвечает

Пять слов по счету, ровно пять,

Но что они в себе вмещают,

Вам, молодым, не вдруг понять.

Их обронил в кремлевском зале

Тот, кто для всех нас был одним

Судеб вершителем...

Александр Трифонович прочитал целиком всю поэму и два стихотворения. Я, конечно, знал, какой вокруг этих вещей разгорелся сыр-бор, но читать не приходилось. В журнале по требованию Александра Трифоновича очень строго следили за всеми верстками, боялись утечки. И все равно утекло, мне достался список, но то было позже. Теперь же я услышал впервые и из уст самого автора! Стихи были замечательные и ударили нас с Диком в самое сердце. У Дика на глазах были слезы. Ведь это о нас, обо мне и о Дике:

О, годы юности немилой,

Ее жестоких передряг.

То был отец, то вдруг он - враг...

И здесь, куда - за полководьем

Тех лет - спешил ты босиком.

Ты именуешься отродьем,

Не сыном даже, а сынком...

А как с той кличкой жить парнишке,

Как отбывать безвестный срок,

Не понаслышке,

Не из книжки

Толкует автор этих строк...

Да, все, о чем говорилось в стихах, мы трое знали не понаслышке. И это знание горестной солидарностью и любовь к нашим отцам внезапно соединили нас - на миг - в тот майский день с солнцем, пением птиц...

Тогда же, весной, развернулась история с якобы сумасшедшим Жоресом Медведевым. Александр Трифонович проявил в этом деле большое мужество и благородство. Вместе с Тендряковым он ездил в Калугу в психиатрическую больницу, разговаривал с Жоресом и врачом Лифшицем. Тендряков рассказывал мне, что на обратном пути всю дорогу спорили.

- Не могу я с ним! - признавался Володя с горечью. - Как заходит разговор о литературе, так спорим, прямо до ругани...

Характеры обоих были чем-то похожи: оба предельно независимые, со своими остро обозначенными пристрастиями и вкусами. Оба не очень-то умели соглашаться с другим мнением. И оба то, что называется "гонористые". Володя рассказывал с возмущением:

- Ты понимаешь, на обратном пути из Калуги проголодались, решили остановиться где-то, закусить. Нашли какую-то чайную, поели, я расплатился, у него денег в кармане не оказалось. Потом спорили до крика. А когда приехали на дачу, он просит меня подождать на улице и выносит пятерку... Ты представляешь?! Этакая фанаберия! Ну, тут уж я ему выдал! Тут я отыгрался! Он очень сконфузился, пятерку забрал...