Записки социалиста-революционера (Книга 1)

Впечатление чего-то неуверенного, колеблющегося, какой-то "ни павы, ни вороны". По отношению к крестьянству - полный скептицизм для настоящего, теоретическая защита для будущего, когда доступ в деревню будет облегчен завоеванной без нее и помимо нее политической свободой. Я уехал из Саратова глубоко разочарованный. Несколько позднее приехал в Тамбов из Воронежа мой старый саратовский знакомый - Анат. Владим. Сазонов. Он совершал объезд разных городов по поручению {334} южного объединения групп новонародившихся "социалистов-революционеров". Он рассказал нам о первом их съезде, на котором, если не ошибаюсь, был представлен Тамбов бывшим воронежцем Макарьевым, очень милым, но чудаковатым господином, забавно шепелявившим, имевшим всегда чрезвычайно конспиративный вид и абсолютно несвязанным ни с (какою низовою массовою работой - типичный радикал из "пущающих революцию промежду себя".

Сазонов говорил, что новое объединение ставит себе весьма скромные задачи чисто практического свойства и прежде всего - издание "Бюллетеня", революционного органа чисто информационного характера. Никакой революционной программы развить он перед нами не сумел. Он говорил лишь, что марксизм не может удовлетворять революционных запросов мыслящего человека нашего времени; что нужен был бы какой-то новый революционный синтез, но переживаемая нами глухая пора - пора безвременья и безлюдья - не выдвинула для этого "настоящего человека" - крупного, с творческим умом мыслителя. - "Делать нечего, заключал он - пока что будем как-нибудь сообща, совокупными силами многих, кустарным способом подготовлять новую программу и ее обоснование". Приглашение это напоминало собою сказочную формулу: "пойдем туда - не знаю куда, принесем то, не знаю что". Наконец, несколько раньше, проезжала через Тамбов и останавливалась у нас молодая девица от петербургской "группы народовольцев"; у нас ее узнали, она оказалось Екатериной Прейс.

Она принадлежала к так называемой "группе второго призыва", в которой видную роль играл будущий ренегат социализма и демократии, колчаковец Белевский; в то {335} время, под давлением его ультиматума, группа только что исключила из своей программы террор, оставив на его месте зияющую, ничем не заполненную пустоту. Защищать полинялую и обезличенную экс-народовольческую программу было задачей, вообще вряд ли удоборазрешимой, и уж, конечно, превышавшей ее личные силы. Она вообще производила впечатление крайней растерянности. Наша публика, чаявшая каких-то откровений из северной столицы, была до того разочарована, что крайне безжалостно отнеслась к "посланнице", подавленной тяжестью своей миссии, и приняла ее, что называется, "в штыки..." О посещении Войнаральского я уже говорил. От всех этих лиц и кружков оставалось впечатление чего-то беспочвенного...

Была, несомненно, почва у социал-демократов, только что сорганизовавшихся в "партию" общероссийского масштаба и выпустивших свой "Манифест" (принадлежавший, как известно, перу П. Б. Струве). Мы считали, что есть еще почва у "нас". Но кто же были "мы"? И в чем заключалась наша программа? Практическую часть ее мы считали совершенно определившейся. Мы в основу клали массовое народное движение, основанное на тесном органическом союзе пролетариата городской индустрии с трудовым крестьянством деревень. В будущем мы предполагали, между прочим, и действие народовольческим методом террора, но с тем различием, что у Народной Воли, намеренно или помимоволъно, он был самодовлеющим, а мы представляли его себе, как революционную "запевку" солистов, чтобы припев был тотчас же подхвачен "хором", т. е. массовым движением, которое, во взаимодействии с террором, перерождается в прямое {336} восстание. Круги революционной интеллигенции были как бы передовыми застрельщиками. Пролетариату отводилась авангардная роль; крестьянству - роль основной, главной армии: "волнуясь, конница летит, пехота движется за нею и тяжкой твердостью своею ее стремление крепит". С либералами, как с чужаками, предполагалось "врозь идти, но вместе бить" самодержавие; допускалось временное торжество их вначале, после которого должна была наступить очередь поворота фронта против либералов.

Эта программа казалась нам продиктованной непосредственными условиями жизни. В ней мы не сомневались.

Практически мы считали себя подкованными на обе ноги. Но без теоретического обоснования все это было голо и неубедительно. И для самих себя, для сведения счетов с собственною революционною совестью, и для притягательной силы своей проповеди нам хотелось какого-то серьезного научно-философского синтеза, который стал бы ду- шою практической программы наших действий.