Записки социалиста-революционера (Книга 1)

{154} "Письма" были произведением ума широкого, наблюдательного и острого, но эклектического. Автор хотел широкого революционного синтеза. И в поисках точек опоры для борьбы с самодержавием он с особенным подчеркиванием останавливался на либеральной оппозиции. Я не помню хорошо, выговаривал ли автор категорически слова "союз с либералами". Я не помню, в каких формах рисовал он этот союз. Но весь смысл его дальнейшей аргументации тяготел к такому союзу.

Общество он характеризовал как тестообразную массу; революционеры должны были явиться "дрожжами", от которых оно легко будет "подниматься". В пассивность и целесообразность общества мы легко верили, но именно потому нам хотелось опоры более твердой, с которой не подвергнешься риску, что она расползется под ногами. Мы, конечно, ничего не имели против борьбы либералов с правительством. Мы далее не боялись того, что они смогут воспользоваться результатами нашей борьбы с правительством, заставивши "нас" вытаскивать для них каштаны из огня. Нет, мы скорее готовы были презрительно третировать либералов за то, что они и этого-то не сумеют сделать. Единственно, на что мы тогда считали либералов годными - это на то, чтобы устроить в России промежуточный либерально-конституционный режим для того времени, когда "мы" будем еще недостаточно сильны для овладения властью, а самодержавие - уже недостаточно сильно для ее удержания в своих руках.

Либеральный режим мы считали меньшим злом, даже известным удобством для себя, как бы скромны размеры этого либерализма ни были. "С паршивой овцы хоть шерсти клок" - с высоты нашего полудетского радикализма {155} рассуждали мы; пусть либералы продают душу черту, пусть они хоть снюхаются с самодержавием, пусть хоть продадут все экономические интересы народа, об этих интересах все равно только "мы" можем позаботиться; чистота рук либералов тоже никому не нужна; а всякая прибавка к фактическим и юридическим свободам для нашей пропаганды есть плюс. Пускай же либералы ценой каких угодно сделок и компромиссов, которые для нас были бы позором, добывают известную дозу свободы: мы ее используем. В будущем либералы наши враги; пока же - меньшее зло, если только делают свое дело, а не тончатся на одном месте, стараясь и невинность соблюсти и капитал приобрести. Пусть же, используя революционную борьбу, они приобретают политический капитал, а невинность их... кому она нужна? Чего она стоит?

Я особенно подчеркиваю эту памятную черту нашего отношения к либералам. Мы не собирались произносить против них резких филиппик и обличать их в измене народу, в предательстве его интересов, на какие бы компромиссы они ни пошли. Но это проистекало не из снисходительности или терпимости нашей, а наоборот - из слишком презрительного третирования либералов. Они в наших глазах были такие безнадежные чужаки народу, что почтить их обвинением в измене мы не могли. Это было для нас таким же абсурдом, как язычников обвинить в "измене" Христу. Что же касается до "Писем старого друга", то в них была налицо тенденция как-то более органически объединить либеральное движение с социалистическим или, вернее, оппозиционное - с революционным.

И вот, здесь то и заключалось основное противоречие "Писем". Если {156} революционная тактика приобретает резко выраженный бунтарско-демагогический оттенок, если она не боится даже "авантюр" с вмешательством в стихийно-погромные взрывы деклассированной черни, то о каком же "единении", о каком же взаимопроникновении, "эндосмозе" и "экзосмозе" между революцией и оппозицией может быть речь? Напротив, такая тактика точно нарочно создана для того, чтобы отпугивать либералов от революции...