Записки социалиста-революционера (Книга 1)

Через несколько времени приезжает ко мне другой молоканин - Ерофей Федотович Фирсин, о котором стоит поговорить особо. Он весь сияет.

- Как наш Тимофей Федорович орудует - одно удовольствие. Ну, и туго же приходится миссионерам - яко тает воск от лица огня. И раньше, бывало, он их вгонял в пот; ну, только тогда наши - радовались, а православные смущались либо злобились. А теперь, когда он стал меньше по текстам, да про обряды, а больше от разума, да о земном, о несправедливом строе нашей жизни, о царящей неправде - так и молокане, и православные - все за него, все заодно, а поповство на отшибе. До того дошло дело, что в Рассказове (огромное фабричное село, почти город, близ Тамбова) Боголюбов решил удалить Тимофея Федорыча с собеседования: ты-де {290} не здешний, а налетчик, посторонний смутьян, тебе здесь делать нечего. Даже арестом грозился. Ну, и ушел наш Тимофей Федорыч; а за ним следом и повалили все и православные тоже. Один Боголюбов с десятком людей остался: срам такой, что он уехал, с лица переменившись. Ах, и озлобились же они на него. Ну, теперь ему надо быть начеку: как бы не подвели под недоброе.

Через несколько времени мы снова тряслись на плетеной повозке с Тимофеем Федоровичем, направляясь в большое село Нащекино, где был молоканский праздник и большой съезд видных молокан не только из округи, но из всего уезда. Всю дорогу мы проговорили о земельном вопросе. Он заставил меня долго рассказывать о Чернышевском и о Генри Джордже. Потом сообща пытались появственнее для всякого крестьянина представить, как вся земельная собственность страны может быть слита в одну великую поземельную общину, как уравнительные порядки, применяемые в селе между отдельными домохозяевами молено применить к отношениям между селами, и еще далее между волостями, уездами, губерниями. И я должен сознаться, что не все мне приходилось учить Тимофея Федоровича: нет, я сам порой от него учился. Его острый ум, его знание крестьянского хозяйства находили часто практическое решение там, где я рассуждал слишком отвлеченно и по-книжному.

- Ну, а теперь, Виктор Михалыч, вы посмотрите, как я ото самое для наших молокан обработаю. Это я буду перед вами, как на экзамене.. .

В Нащокине я был на обычной молоканской "братской трапезе". Самым почетным гостем был начетчик Захаров из села Мирополья. Это был {291} высокий-высокий старик, настоящий деревенский Авраам, осанистый, хотя слегка уже согбенный годами, с длинной, белой как снег бородой и такими же волосами; фигура импозантная, иконописная - так и просится на полотно. Он пользовался всеобщим уважением и необыкновенным авторитетом. Умом он значительно уступал Гаврилову, не обладая ни гибкостью его соображения, ни остротой и подвижностью собственной ищущей мысли. Но в нем было столько чистоты, детски-невинной прозрачности мыслей, умиленности настроения и неисчерпаемого благодушия, что удивляться общему любовному почтению к нему не приходило в голову.

Кроме того, это был целый кладезь жизненного опыта; в несложных и повторяющихся семейных и общинных конфликтах, к разбору которых его часто привлекали, как верховного судию, никто лучше его не умел сказать справедливое и разумное слово. "Наш патриарх", как прозвали мы старика, очень ценил Тимофея Федоровича и патронировал ему; он чувствовал его умственное превосходство и радовался ему, без тени зависти, как радуется отец успехам способного сына. Для Гаврилова, на которого многие начетчики старозаветного склада покашивались, побаиваясь его смелости и новаторства, эти симпатии Захарова были чрезвычайно ценной поддержкой. Захаров полюбил и меня; я-же дивился его бодрости и любознательности, как и его доверию к молодежи, желающей идти дальше стариков. Он с раздумчивостью истинного мудреца благословлял ее даже на тех путях, на которых его собственный ум за нею не мог-бы угнаться...

В конце братской трапезы Захаров "побеседовал" с собравшимися на текст "Бог есть любовь". Затем, {292} он предложил взять в свою очередь библию Тимофею Федоровичу. Тот раскрыл книгу пророка Исайи и прочитал:

"Горе вам, присоединяющие поле к полю и дом к дому, так что другим не остается места - словно вы одни поселены на земле".

И вот понемногу, исподволь, перемежая речь новыми цитатами о земельном устроении, вводимом во времена Исайи среди евреев, Тимофей Федорович с необыкновенным искусством развил все, о чем мы с ним толковали дорогою... Трудно передать, до чего захвачены были темою мужицкие головы.. .

- Ну, а как же, Тимофей Федорыч - заметил я ему, слегка подтрунивая, впоследствии - ваши слова в "Эмиграции" об "истлевших местах" Библии? Все-таки приходится каждое слово подпирать "истлевшими листочками". Как же теперь дело с "буквализмом"? "Нужное" это - или "ненужное"?