Записки социалиста-революционера. Книга 1

Заглядывали к нам и другие посетители. Пронесся слух, что из Сибири едут в Россию носители двух крупных имен из прошлой революционной истории: Войнаральский и Брешковская. Ждали мы их с понятным нетерпением. Увидеть тогда пришлось нам лишь первого. Как сейчас помню вечер у старого народовольца А. Н. Лебедева, который нас познакомил с приезжим. Порфирий Павлович Войнаральский очаровал нас неутолимым горением внутреннего огня, которым было полно все его существо. В нем жила неукротимость вечного бунтаря, бунтаря по всему духовному складу. «Вечным движением», вечным брожением дышали и его речи. «Зде града не имамы, но грядущего взыскуем» это евангельское изречение могло бы быть его жизненным девизом, ибо в нем лучше всего выражался его душевный пафос. Дайте такому человеку все, о чем он мечтает, осуществите полностью весь социализм, ни на минуту не оставаясь отдохнуть на этом этапе, он сейчас же бы мучительно принялся искать чего-то, находящегося за социализмом. Если это что-то есть «анархия», пусть завтра осуществилась бы «по его прошенью, по щучьему веленью» идеальнейшая анархия — он принялся бы искать чего-то высшего за анархией.

Мы чувствовали к нему колоссальное почтение, но смешанное с какой-то тайной жалостью. От нас не ускользнуло, что у Войнаральского «дух был бодр, плоть же немощна», его старое, порядком изношенное по тюремным и каторжным трущобам тело «сдавало» и поддерживать его на уровне кипучего духа приходилось искусственными средствами: Войнаральский должен был подвинчивать себя алкоголем. Трагическим надрывным метеором пронесся мимо нас его образ, оставив глубокое впечатление. Он подействовал сильно на наши чувства, не овладев нашими мыслями: не ему, оторванному от почвы, было указывать пути. Это был не революционный кормчий, хотя, быть может, он и мечтал об этой роли, а только живая, воплощенная «труба, зовущая на бой».

Ему, его беспокойному духу, хотел я, но не посмел — посвятить одну из первых своих нелегальных статей: «Идеалы и повседневная борьба». Мы проводили его тепло, но с какой-то тайной щемящей болью в душе: чувствовалось, что «не жилец он на нашем свете», не жилец в переносном, общеполитическом смысле этого слова. Он скорее был трагическим видением, выходящим из могилы в таинственный полуночный час, под загадочно-торжественные звуки марша: «В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик»… И может быть для него было счастьем, что «не жильцом на этом свете» оказался он и физически: он вскоре после посещения Тамбова заболел и умер. Тяжело было бы ему жить и пролагать себе путь-дорогу в дебрях тогдашнего безвременья…

Такие посещения «гостей» встряхивали нас. Это были наши «праздники», за которыми снова входили в свои права трудовые будни.

Лишившись легальной арены, пришлось с тем большей энергией взяться за нелегальную. Учащаяся молодежь, интеллигентская и рабочая, уже давно концентрировалась вокруг нас; для нее была организована общими силами большая библиотека, обслуживавшая и всю поднадзорную и сочувствующую ей братию. Но дело разрасталось. Пришлось думать о филиалах для отдельных учебных заведений. Приток людей в первые кружки из молодежи был такой, что из них пришлось выделить избранных в один, центральный, а остальных сгруппировать в специальные кружки по отдельным учебным заведениям.

Явился и еще один вопрос: наши прозелиты из старших классов кончали курс; часть шла в университет, другие же размещались в качестве учителей, фельдшеров и т. п. по губернии. Надо было подумать об организации связи с ними и об использовании их, как наших агентов, на местах. Наконец, следовало оформиться, как целому, в смысле более точной и определенной формулировки нашей программы. Я попробовал это сделать и вскоре мы собрались для обсуждения моего проекта «Программы социалистической народной партии». Этот «проект», впрочем, постигла печальная участь: по окончании обсуждения, когда выяснилось, кто стоит на его почве, и кто — на отшибе, я повез его в Саратов, где, как предполагалось, имелась возможность его напечатать. Но лицо, взявшееся это сделать, однажды забыло мою рукопись на извозчике, и она как в воду канула. Я узнал об этом слишком поздно, чтобы восстановить ее по памяти: надо было ехать за границу. К тому же я был занят другим, всецело захватившим меня делом…

Обращаясь теперь мыслями к этой своей первой попытке написать связную и целостную революционную программу, я думаю, что она не представляла серьезного интереса. Вся она была написана со слишком специальным заданием. Надо сказать, что три слишком года, проведенные мною в Тамбове, в моей работе среди выпускной молодежи, нередко походили в одном специальном отношении на работу Сизифа.