Записки социальной психопатки

Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула.

Паспорт человека — это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!

Старость — это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирма — и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!

Старая харя не стала моей трагедией — в 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»

Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки. Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!

Сегодня ночью думала о том, что самое страшное — это когда человек принадлежит не себе, а своему распаду.

Мысли тянутся к началу жизни — значит, жизнь подходит к концу.

Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости».

Еду в Ленинград. На свидание. Накануне сходила в парикмахерскую. Посмотрелась в зеркало — все в порядке. Волнуюсь, как пройдет встреча. Настроение хорошее. И купе отличное, СВ, я одна.

В дверь постучали.

— Да-да!

Проводница:

— Чай будете?

— Пожалуй. Принесите стаканчик, — улыбнулась я.

Проводница прикрыла дверь, и я слышу ее крик на весь коридор:

— Нюся, дай чай старухе!

Всё. И куда я, дура, собралась, на что надеялась?! Нельзя ли повернуть поезд обратно?..

В шестьдесят лет мне уже не казалось, что жизнь кончена, и когда седой как лунь театровед сказал: «Дай Бог каждой женщине вашего возраста выглядеть так, как вы», — спросила игриво:

— А сколько вы мне можете дать?

— Ну, не знаю, лет семьдесят, не больше.

От удивления я застыла с выпученными глазами и с тех пор никогда не кокетничаю возрастом.

В Театре им. Моссовета с огромным успехом шел спектакль «Дальше — тишина». Главную роль играла уже пожилая Раневская. Как-то после спектакля к ней подошел зритель и спросил:

— Простите за нескромный вопрос, а сколько вам лет?

— В субботу будет сто пятнадцать, — тут же ответила актриса.

Поклонник обмер от восторга и сказал:

— В такие годы и так играть!

Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год.

Ничто так не дает понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон.

Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник — домашний клозет.

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее немудрящее имущество, помогли расставить и разложить все по местам и собрались уходить. Вдруг она заголосила:

— Боже мой, где мои похоронные принадлежности?! Куда вы положили мои похоронные принадлежности? Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не совсем понимая, что, собственно, следует искать. И вдруг Раневская радостно возгласила:

— Слава богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем коробочку со своими орденами и медалями.

В старости главное — чувство достоинства, а его меня лишили.

Старость — это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.

Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.

Старость — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.

Или я старею и глупею, или нынешняя молодежь ни на что не похожа! Раньше я просто не знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не понимаю, о чем они спрашивают.

Как-то в присутствии Раневской начали ругать современную молодежь.

— Вы правы, — согласилась актриса, — сегодняшняя молодежь ужасна.

И после паузы добавила:

— Но еще хуже то, что мы не принадлежим к ней.

Я кончаю жизнь банально — стародевически: обожаю котенка и цветочки до страсти.

Сейчас долго смотрела фото — глаза собаки человечны удивительно. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.

Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в его дикарей.

Читаю Даррелла, у меня его душа, а ум курицы. Даррелл писатель изумительный, а его любовь к зверью делает его самым мне близким сегодня в злом мире.

— Моя собака живет лучше меня! — пошутила однажды Раневская. — Я наняла для нее домработницу. Так вот и получается, что она живет, как Сара Бернар, а я — как сенбернар.

Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много — в «Книгу о вкусной и здоровой пище».

Мне иногда кажется, что я еще живу только потому, что очень хочу жить. За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить, но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться».