Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

Для меня это был тяжелый труд. Девицы под гармошку пели, осипшие и охрипшие: «Мы железным конем все поля обойдем…», парикмахер подравнивал кое-кому чересчур длинные волосы, а я брехал про новый закон. Вернувшись со степи, мы получали на квартире кукурузную кашу с подсолнечным маслом и ложились спать на грязной соломе на полу. Очень быстро у меня завелись вши. А хлеба не ели ни мы, ни колхозники.

В эту поездку я видел особенно пострадавшие и положительно вымершие станицы: Прочноокопскую, Дондуковскую и Гиагинскую. По возвращении из поездки парторг дал в газету «Армавирская правда» описание «работы» нашей бригады, которую колхозники встречали с энтузиазмом, благодарили мудрое правительство и лично тов. Сталина за новый закон, обещая выполнить все задания на 100 % и в срок. Но у меня впечатление сложилось иное: мне казалось, что они с удовольствием взяли бы оглобли и с энтузиазмом перебили бы всех нас.

Вернувшись в Армавир, я видел, как на базаре стояла какая-то женщина, ярко нарумяненная, с черными усами и волосами, растущими из ушей и из ноздрей, и держала в руках кошелку, накрытую тряпкой. Люди подходили и заглядывали с любопытством и страхом. Заглянул в кошелку и я: там лежала «человечина», и я ясно увидел исхудавшую, сморщенную женскую грудь с соском.

— Неужели люди покупают и едят?

— Нет, — ответил мне один из стоявших, — покупают и делают котлеты, а затем продают.

Женщина эта была на базаре «мясным ларьком».

Как-то возвращался я домой ночью поездом «Максим Горький». В вагонах нары в три яруса и полная темнота. Вдруг кто-то стал ругаться, так как на него с верхней полки что-то потекло. Чиркнули спичку, зажигалку — оказалось кровь. Подняли тревогу. На верхней полке лежала женщина, и у нее была отрезана и унесена голова. Спутницы ее рассказали, что у убитой были коронки на передних зубах, цветом похожие на золото, но не золотые. И, видимо, кто-то решил обменять их в «Торгсине» на продукты. Кажется, убийцу поймали. Он так и не успел спрыгнуть с поезда. Голова убитой была у него в мешке.

С вокзала я двинулся в правление нашего районного коллектива защитников, где давно уже не был, так как жил в другой станице. Когда я открыл дверь, то увидел следующее: на полу грязная, немытая посуда, обрывки газет и бумаг, дела свалены в кучу в углу, грязная скомканная постель, на письменном столе рваные ботинки и печати коллектива, все в пыли, в грязи, повсюду удушливый сладкий смрад разлагающегося трупа. Я открыл дверь в следующую комнату, где жили хозяева дома, хлеборобы: симпатичнейший старичок и милая, всегда приветливая его жена-старушка. На полу лежал в лохмотьях мертвый человек, и на исхудалое и искаженное до ужаса лицо мертвеца через тусклое окно падали лучи утреннего солнца. Я попятился назад, но услышал, что кто-то детским тоненьким голосом или, скорее, писком произнес, останавливаясь после каждого слова: «Хоть бы огурчика солененького…» Это была приветливая, всегда милая, чистенько одетая Дарья Ивановна. Она лежала также на полу, в грязи и рванье. Я как раз вез из Армавира домой несколько соленых огурцов. Я положил около нее две штуки на газетный лист, поставил около нее кружку с водой и открыл окно, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить страдания умирающей.

Проходя днем по дороге домой через станицу Петропавловскую, я зашел раз в станичный совет. Там было какое-то смятение и толпилось несколько человек. Из рассказов я понял, что женщина, мучимая голодом и жаждавшая поесть жареной печенки, зарезала свою восьмилетнюю девочку, разделала ее, как поросенка, на столе: ручки, ножки, головку, — вынула печенку и стала ее жарить на сковороде. Кто-то это увидел, прибежали из стансовета, арестовали ее и под конвоем с револьверами привели в станичный совет, а она по дороге грызла еще не дожаренную печенку.

Через некоторое время я подал следователю прошение от имени матери, прося его направить дочь-убийцу в психиатрическую лечебницу, так как преступление совершено несомненно в состоянии умопомрачения. Следователь на это ответил: «Мы следствия по делам о людоедстве не производим. Ваше заявление я направил в соответствующие органы, где ее несомненно вылечат». В дальнейшем я узнал, что «лечение» людоедов производилось все в том же НКВД.

Но откуда же берут «человечину», чтобы торговать ею? На этот вопрос я получил на армавирском базаре такой ответ: «Что ты, малохольный? Или из Москвы приехал? Не видишь разве, что кругом мертвяки лежат? А то бывает, что «пришьют» доходягу, — вот тебе и парная говядинка»…

22. Мой самый высший гонорар

Жизнь в станице стала невыносимой и с материальной, и с нравственной стороны. Кроме того, отношения с районным прокурором и местным народным судьей, беспробудным пьяницей, стали весьма тяжелыми. Мы с женой, обсудив положение, решили переехать в город.

Как-то, когда мы сидели за скудным вечерним чаем из сушеных стеблей малины, неожиданно пришел помощник начальника милиции. Он сел к столу и сказал:

— Вас вызывают в милицию.

Жена невольно спросила:

— Муж мой арестован?