Записки советского интеллектуала

А вот громадный Клемперер дирижирует, стоя прямо на полу, без подставки — он и так возвышается над всеми. И скупые, величественные его жесты как будто вынимают звуки из оркестра.

В Малом зале мы слушаем любимого нашего певца — Анатолия Доливо и потом страстно защищаем его от моего отца, наивно считающего, что певец должен все же иметь голос. Мы выучили весь богатый репертуар Доливо и пытались исполнять его в своем кругу. Словом, мы были доливистами.

Вино довольно редко бывало на наших сборищах — нам было хорошо друг с другом и без того. Как грандиозный пир вспоминается празднование нашего дня рождения — нам с Юркой «стукнуло» по двадцать, Шурке — двадцать два, а Якову Лазаревичу — сорок два, сколько двоим из нас троих. И он пировал с нами «на равных».

Говорят, что в юности не умеют ее ценить. Но в годы студенчества я ясно чувствовал, что переживаю лучшую свою пору, и жалел, что годы мелькают так быстро. Пожалуй, лучше всего выражают мое тогдашнее настроение те немудрые стишки, которые я преподнес моему другу в день его двадцатипятилетия:

Блистательная четверть века
Осталась ныне позади.
Судьба играет человеком,
Ее неведомы пути.
Быть может, через четверть века,
Достигнув горней высоты,
Ты позабудешь человека,
С кем был и в дружбе, и на «ты».
Оглянемся ж на четверть века
(Ту, что осталась позади),
Мы познакомились у Джеки
(Судьбы встречаются пути).
Ах, наше отрочество славно
Под этим кровом протекло!
Как мы бесились там забавно!
И Пат предлинный, и Павло,
И Витька, наш Макиавелли,
И Ирка, божия гроза,
И всеми нами там владели
Одни зеленые глаза…
А наша Тетушка! А споры,
А Пушкинские пикники!
И Татки ласковые взоры
В твои устремлены очки…
Ах, отроческие дерзанья
И этот милый дядькин дом!
Мы нежные воспоминанья
О нем навеки унесем.
Но вот мы юноши. Я — техник,
Ты — музыкант. Тот — инженер,
Виталий — ассистент и скептик,
Артистка Татка, например.
Девицы бурно созревают.
Им нужно замуж. Мы должны…
Но, слава богу, умыкают
Их мальчики со стороны.
Хотя ученья корень горек,
Но все же надо в вуз идти,
Ты — теоретик, я — историк,
Ах, как изменчивы пути!
Ты кончил и в аспирантуре,
Перед тобой работы тьма!
(По общему признанью, Шуре
Сие к лицу идет весьма.)
Так будь же счастлив, милый! Ave!
Смелей шагай вперед, Мипоз!
Пусть будет путь твой к горней славе
Усыпан лепестками роз!
Мой друг, не отставай от века —
С опаской должен ты идти:
Судьба играет человеком,
Извилисты ее пути.

Мой однокурсник Боря Брегер сделал по поводу этих стихов следующие замечания:

— Во-первых, слишком много «века — человека» (и тут он был совершенно прав). А во-вторых, самое главное: что это ты написал: «С опаской должен ты идти»? Надо: «с улыбкой»! «С улыбкой должен ты идти»!

Это тоже было знамение времени.

Но мог ли я думать тогда, что судьба и в самом деле вот-вот начнет с семьей Мипозов свою страшную игру?

Шел апрель 1939 года. Перед нами лежало, как оказалось, последнее мирное лето: в августе в Москву прилетел Иоахим фон Риббентроп, а в сентябре грянула Вторая мировая война.

Нельзя сказать, что война была для нас совсем неожиданной. Грозовые тучи сгущались вот уже несколько лет. Мы напряженно следили за событиями в Испании, ясно сознавая, что рано или поздно война не минует и нас. И почему-то думалось (по крайней мере, мне), что в этой будущей войне мы будем вместе.

А случилось совсем не так.

Первым из нас попал на войну Павел Кравцов: он был командир запаса. Но участвовал он в Польском походе и не подвергался большой опасности, хотя мы и сильно тревожились за него.