Записки советской переводчицы

Прошло десять лет с того вечера, но эта записка стоит и сейчас живым укором перед моими глазами. На грязном клочке бумаги, написанная каракулями, строчки уходят куда то вниз вправо, а орфография такая, что иностранец, даже умеющий читать по-русски, все равно ничего бы не разобрал. Бедный автор этих строк надеялся, что они попадут к англичанину и откроют ему глаза. Но советская власть зорко следит за иностранцами, а обслуживающий персонал так терроризирован, так боится за свою жизнь, что никогда не осмелится сказать правду. Я сама находилась в таком же положении и знаю, что это так. Иностранцы в большинстве случаев так наивны, что, возвращаясь к себе на родину, часто в своих описаниях Советского Союза цитируют те или иные слова и объяснения переводчицы. И ясно, что переводчицы не рискуют говорить правды, ибо один намек на такую «измену рабочему классу» может стоить им головы.

* * *

В Кисловодске сезон уже кончался, парк и нарзанная галерея были почти пусты, но в санаториях были еще больные. Английской делегации были предоставлены лучшие комнаты в гостинице, а обедали и ужинали мы в санатории, не то «Красная Звезда», не то «Красный Октябрь» — точно не помню. Днем нас всех повели брать нарзанные ванны. От этих ванн англичане остались особенно в восторге, это так интересно, когда сидишь в ванне, а все тело покрывается пузыриками газа. После ванн пили нарзан, которым тоже восхищались. Осмотрели парк и «красные камни», но пошел дождь и экскурсия на «Замок коварства и любви» была отменена.

В Кисловодске санатории советской аристократии — ВЦИК’а, ЦИК’а и военного ведомства — славятся своим кулинарным искусством. Я, кажется, нигде так изысканно и торжественно не ела, как в этот раз в Кисловодске. Достаточно сказать, что поданный делегации пломбир изображал из себя Кремль, со стенами, башнями и часовыми из шоколада. Он напомнил мне пломбир в отеле в Монтре, где я останавливалась в 1913 году проездом из Парижа. Там тоже было подано чудо в виде Шильонского замка. Делегаты охали, млели и пели свои милые песенки.

Во время обеда неожиданно в столовой появился высокий красивый господин, оказавшийся мужем Софьи Петровны. Оказалось, что он отдыхает в Кисловодске и только что узнал о приезде делегации. Англичане, которые были здорово навеселе, стали шутливо поздравлять Софью Петровну, кто то произнес тост за «счастливую супружескую пару», потом хором была исполнена песенка «For he is a jolly good fellow».

Для меня, знавшей истинное положение вещей, все это звучало горькой иронией. Горбачев счел своим долгом разрешить Игельстрому спать в нашей гостинице, меня перевел в другую комнату.

Однако, эта дань английскому пуританизму ничего не смогла изменить в надтреснутых супружеских отношениях Софьи Петровны.

На другой день она говорила мне:

— Представь себе, просыпаюсь и вижу — около меня спит какой-то мужчина. Думаю, кто бы это мог быть? Оказывается — Витя.

Мы долго этому обе смеялись.

* * *

В Кисловодске митингов не было, и мы немножко отдохнули. Надо было готовиться к коронному номеру — перевалу через Кавказский хребет по Военно-Грузинской дороге. Несмотря на большие трудности и дороговизну такой экскурсии, советская власть не щадит никаких затрат для того, чтобы делегаты остались довольны своим пребыванием в СССР.

Ранним утром приезжаем во Владикавказ. Лучи солнца ослепительно сверкают на снеговых вершинах гор. Нас уже ждут шесть легковых автомобилей, мы завтракаем на вокзале, садимся в автомобили, нас укутывают пледами. О горе, ничего не могу сделать, приходится ехать с Горбачевым и Смитом, или вернее между ними двумя, ибо Горбачев настойчиво заявил Софье Петровне, что она должна ехать с председателем делегации Лэтэмом, а что он-де хочет немного обработать секретаря Смита. Впереди шофер, а на заднем сидении мы трое. Это отравит мне все удовольствие, я ведь раньше никогда не ездила по Военно-Грузинской дороге и так радовалась этой поездке.

Горбачев — толстый низкорослый человек, с короткой шеей, или, вернее, почти совсем без шеи. У него кирпичного цвета физиономия. Господь Бог над ней очень немного потрудился, все налеплено кое-как, толстый бесформенный нос, неприятные жестокие губы. Особенно противны у него руки, с четырехугольными, как бы обрубленными, пальцами. Они вселяют в меня какое-то необъяснимое отвращение. И потом выражение глаз и лица. Надменное, самодовольное и презрительное буквально ко всему окружающему. Говорит он чрезвычайно мало, с резко выраженным костромским акцентом, противоречий не терпит. У него в Москве жена и четверо детей. Он — бывший горняк, принимал, кажется, участие в ленских беспорядках, старый большевик и поэтому пользуется большим влиянием. С «товарищами» он говорит, как какой-нибудь раджа со своими подчиненными, еле роняет слова. С делегатами он вообще избегает говорить, так как, вероятно, не хочет ронять своего авторитета.