Записки советской переводчицы

Я начинаю судорожно записывать. Мой оратор говорит страшно быстро, пересыпает, как и все англичане, остротами, меткими словечками, пословицами. Мелькают какие-то совершенно мне незнакомые слова. «Что же я буду делать? Как же я все это переведу. Кое-что улавливаю, но далеко, ах, далеко не все. Откуда мне знать, например, что ТЮК (TUC, это Trade Union Council,[3] ЭМЭФДЖИБИ (MFGB) — Miners Federation of Great Britain,[4] а ЭЙ ДЖЭЙ (A. G.) Arthur George, как запросто называют горняки своего секретаря? Сердце мое проваливается куда-то в тартарары, руки и ноги холодеют. Как-то я выберусь из этого ужасного положения?»

Новые аплодисменты. Англичанин сходит с платформы довольный и улыбающийся. Моя очередь. Игельстром подталкивает меня сзади:

— Солоневич, переводить!

И вот, я на эстраде. Подо мной море голов, воцаряется тишина. Начинаю говорить, все время заглядывая в тетрадку. Говорю громко, от волнения почти кричу. В отчаянии дополняю непонятное импровизацией. Напрягаю все свои силы, чтобы вспомнить, что Джонс говорил мне в автомобиле по дороге на завод. Стараюсь не смотреть вниз, в эти бледные рабочие лица, в эти жадные испытующие глаза.

— А не врет ли переводчица?

И правда, они видят перед собой почти впервые настоящих живых английских рабочих. Так ли они себе их представляли? И рабочие ли это? Не обманывает ли их советская власть? Делегаты все одеты в свои лучшие праздничные пиджачные пары, все при воротничках и при галстуках. На головах у них мягкие шляпы, а не традиционная советская кепка. Лица у них розовые и ничуть не изможденные, наоборот приветливые и довольные.

Хорошо, что Джонс не преувеличивает, его рассказ не ярко политичен, а наоборот почти добродушен.

Кончаю. Снова аплодисменты. Схожу с лестницы. Мне навстречу поднимается миссис Честер. В своем волнении я совсем забыла, что мне придется и ее переводить. Опять начинаю лихорадочно записывать. Тут уже дело идет легче. Женщин вообще легче переводить. У них не так сложно построение фраз, они не так глотают окончания. Самое содержание речей у женщин проще и легче поддается переводу.

Миссис Нелли Честер добрая и честная женщина. Она рассказывает простым и образным языком, как тяжело жилось английскому горняку до забастовки, как шахтовладельцы собирают все сливки с дохода шахт и, кроме того, получают огромные проценты за так называемые «royalties» (откуда мне было знать, что такое «royalties»? Позже мне объяснили, что это право на недра). Нелли трогательно благодарила русских рабочих за то, что они так бескорыстно помогают своим английским братьям, и просила продолжать эту помощь до конца забастовки, до победного конца.

— I thank you.[5]

Нелли я перевела гораздо лучше, чем Джонса, так как лучше ее поняла. Рабочие аплодировали и шумели. Председатель завкома снова взошел на платформу и зачитал резолюцию:

— Товарищи, вы слышали здесь, как английские буржуи угнетают наших английских братьев. Мы принимаем резолюцию от имени рабочих завода «АМО» отчислять два процента из нашей зарплаты в пользу бастующих английских горняков. Товарищи, я ставлю этот вопрос на голосование. Кто за — поднимите руку.

Море рук поднялось в ответ.

— Кто против?

Гробовое молчание. Ни одной руки. Никто в СССР не осмеливается голосовать против чего бы то ни было, предлагаемого верхушкой.

— Товарищи, резолюция принята единогласно.

Я перевожу эти слова. Меня душит стыд. Ведь я то знаю, что советскому рабочему живется и так очень плохо. Два процента из зарплаты каждый месяц — это не шутка. Но как я могу с первого же раза объяснить это моим англичанам?

Миссис Честер начинает плакать.

— Oh, how good they are![6]

Она вытирает глаза платком, она действительно растрогана. Такое единодушие! Она совсем не ожидала, что русские рабочие так сочувствуют своим английским братьям. Да и откуда знать ей, выросшей при настоящей демократии, не имеющей понятия о диктатуре вообще, а о «диктатуре пролетариата» в особенности.

И поддавшись своему темпераменту, она вихрем взлетает на трибуну:

— Long live the Russian workers! Long live the Revolution![7]

***

Директор, его помощники и завком в полном составе приглашают откушать. Нас вводят в кабинет директора, где сервирован чай с пирожными. Мы садимся. Некоторые их делегатов заявляют, что они желали бы задать вопросы. Краткое совещание между заводской «тройкой» (директор, — завком, — комячейка). Да, конечно, они очень рады дать делегатам некоторые статистические данные, но лучше после чая, Игельстром освобождает меня от перевода, она сама будет переводить, а я теперь могу ехать домой, ведь завтра утром делегация покидает Москву. Мне надо собраться.

— Вы не очень точно переводили, но громко, и англичане остались довольны. Им понравились ваши интонации. — Так, значит, завтра в 12.30 на Курском вокзале. В 12.45 поезд отходит.

— Что же мне брать с собой?

— Только смену белья и платье. Остальное все вам дадут.

Москва — Тула — Харьков