Записки советской переводчицы

— Товарищ Солоневич, Горбачев вас зовет.

Мне стало тревожно. Чего хочет от меня Горбачев? Было уже около одиннадцати часов. Поезд шел, резко раскачиваясь, полным ходом. Я накинула шаль и пошла в «царский» вагон. В столовой ярко горело электричество. За столом сидел Горбачев, рядом с ним Слуцкий, а напротив них трое делегатов, которых вызвали, оказывается, за полчаса до меня. На столе стояли бутылки коньяку и Горбачев был на большом взводе. Он уже перешел на «ты», что для англичан было, в сущности, все равно, так как они не понимали «ты» — или «вы» он им говорит.

— Ты вот ему скажи, начал Горбачев, обращаясь ко мне и показывая пальцем на одного из делегатов, ты ему скажи, что ведь мы с ним друзья. Правда ведь, Джонка, друзья?

Англичанин чокнулся и пробормотал что-то невнятное. Нужно сказать, что во все время пути Горбачев держался очень изолированно от делегатов, старался с ними не говорить непосредственно, так что они не имели никакого представления о степени его развития и о его прошлом. Они смотрели на него, как на одного из крупных большевиков, как на одного из тех, кто доставил им удовольствие поездки по фантастической стране, кто угощал их этими изысканными завтраками, обедами и ужинами. Словом, как на гостеприимного хозяина страны. И это обязывало их быть любезными. Теперь они сидели все трое, пожилые потомственные горняки, солидные и серьезные, приготовились выслушать что то важное и новое.

— Да ты им скажи, что ихние социалпредательские вожди — все эти Макдональды, Томасы, Гендерсоны — это изменники рабочего класса, их повесить надо. Потому как единственная партия, которая, конечно, так сказать, рабочий класс во как защищает, эта ихняя забастовка, мы, конечно же, помогаем, золотом, — ты скажи им — золотом, им сукиным сынам — переводим, они разве ж понимают. Ты им скажи…

Горбачев говорил совершенно бессвязно и не потому, что он был пьян, а просто потому, что, оказалось, он говорить не умеет. Говорил так, как часто говорят в Советской России пролетарии: без подлежащего, без сказуемого, без начала и без конца. И, главное, требовал от меня точного и полного перевода. Останавливался после трех-четырех минут такого несвязного нанизывания одного слова на другое и требовал:

— Да ты верно переводи, слышишь.

А Слуцкий, попыхивая трубочкой, тоже пьяный, но еще не дошедший до точки, следил за каждым моим словом, и если я, стыдясь перед англичанами того, что у нас такое начальство, старалась невольно облечь фразу хоть в какую-нибудь форму, прерывал меня и требовал почти дословного перевода.

Англичане слушали внимательно и настороженно. Они переспрашивали меня, старались уловить смысл, не понимали, огорчались, потом им подливали все чаще и чаще коньяку, а Горбачев поминутно поднимал бокал и лез к ним чокаться.

— Выпьем, товарищ… (следовало нецензурное ругательство).

В салон-вагоне жарко и накурено. Ярко горит электрическая люстра, скатерть смята, залита вином, усыпана пеплом папирос. Рядом с Горбачевым — еще какой-то русский коммунист, подсевший к нам в Петровске. Четыреугольное грубое лицо, бесцветные выпуклые глаза смотрят не отрываясь на одного из делегатов. Никакой мысли в них нет, никакого выражения… Горбачев продолжает то, что ему самому кажется верхом коммунистического дипломатического искусства. Он нанизывает безо всякой связи слова одно на другое и требует перевода.

Мне противно и неприятно перед англичанами, и забываю, что ведь они по-русски ничего не понимают. Наконец, в разговор вмешивается Слуцкий;

— Товарищ Джеймс, считаете ли вы, что ваши вожди Томас, Рамзэй Макдональд и другие защищают интересы рабочего класса?

Слуцкий, говоря хорошо по-английски, в разговорах с делегатами пользуется почти исключительно русским языком и требует очень точного перевода. Думаю, что таким образом он имеет возможность хорошо продумывать ответы, а кроме того, всегда, в случае какой-нибудь ошибки, свалить все на неправильность перевода.

Джеймс пыхтит своей трубкой и на минуту задумывается:

— Нет, конечно, это профбюрократы, они давно забыли, что сами были когда-то рядовыми рабочими, они получают большое жалованье и не всегда бывают на высоте.

— Значит, вы за то, чтобы их сменить?

На такой, прямо поставленный, вопрос ни один из делегатов обычно отвечать сразу не хочет.

— Ведь они срывают стачки, они сорвали, например, всеобщую забастовку, они идут на компромиссы с предпринимателями, одним словом — они предатели рабочего класса? Не так ли? Не лучше ли наша советская система, где каждый волен выбрать кого хочет, где рабочий имеет право критиковать, где самая широкая демократия. Вот теперь вы и ваши товарищи проехали по нашей стране, видели ли вы недовольство среди рабочих? Жаловался ли кто-нибудь вам на угнетение? Буржуазные газеты клевещут на нас, но вы, когда вернетесь в Англию, ведь вы так же, как и все ваши товарищи, сделаете доклады и расскажете, что вы видели в стране социализма?

— Да, да, долой предателей Томаса, Макдональда, долой Болдуина и Хигса, да здравствует советская Англия!