Записки советской переводчицы

За три года моего отсутствия из Москвы положение на всех фронтах ухудшилось. Коллективизация была в полном разгаре, продуктов питания не было почти вовсе, приходилось изворачиваться, как кто мог и умел. Если раньше, в 1926 и 1927 годах, еще сохранились остатки НЭП-а (новой экономической политики) и за деньги все же было можно достать самое необходимое, то теперь, в 1931-32 году, советская власть ввела карточки и распределители, уничтожив, таким образом, последнюю видимость равенства. Работавшая со мной в Международном комитете Е. И. Урыссон-Фушман, жена заместителя наркома легкой промышленности Фушмана, имела пропуск в три самых привилегированных распределителя: ВЦИК, ЦИК-а и ГПУ, — и все же ее жизнь была не из легких. Как только Слуцкого не было в комнате, она начинала лихорадочно звонить по телефону, разыскивая свою «домработницу», как советы считают необходимым называть прислугу, то дома, то в одном, то в другом, то в третьем из этих кооперативов и дирижируя ее дальнейшими передвижениями, в зависимости от получаемых от нее сведений о том, «что сегодня дают». Вообще этот вопрос — «что сегодня дают» — является самым важным вопросом дня для советского гражданина. Ибо пропустить то, что сегодня дают, значило остаться на долгие недели без соответствующего продукта. Нередко происходили такие сценки. Урыссон узнает, что «сегодня дают» лук в кооперативе ГПУ, но домработница стоит в очереди за гречневой крупой в кооперативе ЦИК-а. Положение критическое. Приходит Слуцкий, и Урыссон просит:

— Товарищ Слуцкий, сегодня в кооперативе ГПУ дают лук, можно мне пойти? Я пробегаю не больше, чем полтора часа.

Слуцкий мрачно разрешает.

— Только и мне пару луковиц дадите.

— Ну, конечно, товарищ Слуцкий. Хотелось бы мне знать, в каком еще государстве жена товарища министра (а Фушман занимал именно этот пост) должна, во-первых, служить, во-вторых, бегать и стоять в очереди за… луком! И это привилегированный слой населения. Что же говорить о массе! Во всем остальном, кроме продовольствия, Фушманы, впрочем, были обставлены несравненно лучше среднего советского обывателя. Так, например, когда Евгении Исааковне надо было разрешиться от бремени, она была устроена в Кремлевской больнице, что ее все-таки не спасло от того, что ребенок на девятый день умер от какой то совершенно невиданной болезни — с него сошла вся кожа. Полтора года тому назад я прочла в газетах известие о трагической смерти Фушмана, он попал под паровоз, переходя через железнодорожный путь. Как то теперь живет Евгения Исааковна!

Нужно отдать ей справедливость — она всегда делилась со мной и с другими своими знакомыми предоставленными ей привилегиями. В ее трех кооперативах давали первые годы неограниченное или, вернее, почти неограниченное количество некоторых продуктов. И вот, придет она из одного кооператива, где, например, дают рыбу, или конфеты, (пусть на крахмале и без всякого вкуса!) и говорит:

— Тамара Владимировна, хотите карточку, там дают рыбу…

И вот, после службы бегу в кооператив, прохожу, под страхом того, что всегда могут открыть, что я не Фушман, внутрь, предъявляю пропуск, стою в очереди, но зато вечером семье есть что сварить хотя бы на ужин.

Вторая моя сослуживица Лидия Максимовна Израилевич, хорошенькая белокурая евреечка, русифицированная и наружностью, и петербургским акцентом настолько, что даже я, узнающая евреев по кончику носа или ушей, сперва стала в тупик: фамилия еврейская, а еврейского ничего нет, — тоже пользовалась карточками и пропусками Урыссон-Фушман.

В штабе по приему делегаций

Наступил октябрь 1931 года. Приближались ноябрьские торжества. Однажды утром я пришла по обыкновению на работу. Израилевич уже сидела за своим столом и что то писала.

— Знаете, Тамара, и меня, и вас вызывали в Комиссию Внешних Сношений, наверное, опять придется ехать с делегациями.

В мои планы такая поездка совсем не входила.

— Я категорически откажусь. По семейным обстоятельствам я должна остаться в Москве. Разве за эти пять лет еще не создан определенный штат переводчиков. Ведь многие окончили Институт Иностранных Языков, кажется, достаточно надежная смена нам, старым интеллигентам.

— Я тоже не хотела бы ехать, но Гурман настаивает. Вряд ли удастся отвертеться.

— Одна надежда на Слуцкого. Если мы его попросим, он может нас просто не пустить.

В это время дверь отворилась и вошел Слуцкий. Как всегда утром, не выспавшийся и потому хмурый и раздражительный. Я решила воспользоваться этим его настроением:

— Григорий Юльевич, Гурман звонил, что хочет забрать меня и Лидию Максимовну для работы с делегациями,

— Что? Гурман? Ни в коем случае! Опять этот нахал у меня работниц сманивает! Вместо того, чтобы самому создать штат, он все на чужой счет норовит. Не пущу.

Мы с Израилевич переглянулись. Ей, работавшей уже около четырех лет с делегациями, надоело ездить вечно по одним и тем же маршрутам. Вроде блаженной памяти Софьи Петровны — она что то раз одиннадцать побывала в Кисловодске.