Читаем Записки старого козла полностью

я отсчитал доллар и двадцать пять центов, и у меня еще осталась пара-тройка баксов, заглянув в дом, я возликовал, боже мой, там полыхал огонь – пять футов в ширину и фута три в высоту, нет, это был не пожар – в доме имелся обалденный камин, о, возле такого камина можно было вернуться к жизни, возле такого камина можно было поправиться на пару фунтов без всякой жратвы, просто глядя на огонь, еще я приметил, что возле камина сидит старик, его заливали красные сполохи от огня, бляха-муха, нижняя челюсть отвисла, похоже, он не врубался, где находится, все его тело содрогалось, и он не мог справиться с этой дрожью, бедняга, старый, трухлявый пень, я подался вперед и ступил за порог.

куда прешь? – зашипела старуха.

как это куда? я же заплатил за неделю вперед.

заплатил, но твоя комната не здесь, ступай за мной.

старуха закрыла дверь, старый черт остался в тепле, а я поплелся за старухой по двору, блядь, весь двор покрывала грязь, сплошная непролазная грязюка. оказывается, во дворе стояла картонная хибара, которую я раньше и не приметил, у меня всегда было хуево с наблюдательностью, старуха распахнула ветхую дверь, которая болталась на одной петле, и сказала:

не закрывается, но сюда никто не сунется.

хочется верить, ответил я.

и она ушла, а я был прав, теперь я разглядел ее лицо – у нее его не было, просто плоть, обтягивающая кости черепа, как сморщенная кожа на спине у курицы.

света не было, с потолка свисал оголенный провод, земляной пол, застланный газетами, наверное, заместо половика, кровать без простыней, только тонкое одеяло, одно-единственное, и вдруг я обнаружил керосиновую лампу, здорово! удача! чудо! спички у меня имелись, и я запалил фитилек, лампа разгорелась!

это был великолепный огонь, в нем билась душа залитых солнцем горных склонов, несущихся косячков рыб, теплых шерстяных носков, пахнущих поджаренным хлебом, я обхватил лампу руками, у меня красивые руки.

но тут пламя погасло.

я повертел лампу и так и сяк, но, будучи дитем двадцатого века, я мало знал о ее секретах. И все же мне не потребовалось потратить всю свою жизнь на то, чтобы сообразить, что загвоздка в жидкости, вернее, в горючем, скорее всего, требуется керосин.

я пихнул картонную дверь и вышел в божественно звездную ночь, пробравшись через засранный двор, постучался в дверь дома своей красивой рукой.

да, дверь отворилась, и на пороге стояла старуха, а кто же еще? Микки Руни? я еще раз мельком глянул на трясущегося старого беса в отблесках восхитительного огня, идиот хренов.

чего такое? – спросила старушенция своей куриноспиноподобной головой.

не хочется вас беспокоить, но там у вас есть керосиновая лампа, знаете?

да.

она погасла, погасла?

да. и я хотел спросить, нельзя ли одолжить у вас какого-нибудь горючего для нее?

ты сбрендил, парень, это дерьмо денег стоит!

она не хлопнула дверью – старое воспитание, а прикрыла ее с эдакой неряшливой учтивостью – многовековая практика, учтивые предки, все с куриноподобными лицами, куриноподобные унаследуют землю.

я вернулся в свою лачугу и уселся на кровать, и тут со мной приключилась совершеннейшая неловкость: хоть я долгое время уже ничего не ел, мне вдруг приспичило срать. пришлось снова выходить в божий мир и тарабанить в дверь, и опять на пороге появился совсем не Микки Руни.

слушаю.

простите, что снова беспокою вас, но в моем жилище нет туалета. Он вообще есть где-нибудь? вон там! – указала старушенция, там?

там! и знаешь что… что?

отъебись, парень, сколько можно бродить туда-сюда и тарабанить, дурья твоя башка? ты же мне весь дом выстудишь!

извините…

на этот раз она так хлопнула дверью, что меня от яиц до ушей обдало теплом, это было как ласка, правда, мимолетная, я повернулся и стал пробираться к сооружению, названному сортиром.

унитаза не было – просто дыра, я заглянул в дыру – наверное, она тянулась на милю вглубь и воняла так, что даже для туалета это было невероятно, в лунном свете я разглядел паутину, сплетенную прямо в дыре, и в центре паутины хозяина – черного жирнющего паука, и туг же мне расхотелось срать.

я вернулся в лачугу, уселся на кровать и махнул своей восхитительной рукой, целясь по свисающему с потолка проводу, не попаду, так хоть согреюсь. обезумевший, полный окаменевшего говна, я сидел и махал на электрический провод, потом встал и вышел, я прошагал по улице почти квартал и остановился под замерзшим деревом, теперь я стоял под огромным промерзшим деревом вместе со своим окаменевшим говном и смотрел в окна бакалейной лавки, там, у прилавка, стояла толстая тетка и разговаривала с бакалейщиком, они просто стояли в желтом свете ламп и болтали, окруженные разнообразной снедью, и им было плевать и на картины, и на литературу, и на Платона, и даже на капитана Кидда. их кумиром был Микки Руни. они были мертвы, но, в определенном плане, смысла в них было больше, чем во мне, который не мог выдавить из себя даже говно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза