Записки старшеклассницы

— Ну нету, нигде нету… — прорыдал в дверях красный Толстиков, пятиклассник. Я была когда-то у них вожатой и еще тогда подумала, что фамилия его удивительно соответствует облику. Круглый и розовый, он напоминал огромного пупса, и его все щипали и тормошили, как игрушку.

— Что стряслось? — спросила я на правах бывшей вожатой.

— Трусы-ы… — ревел он на одной ноте, как шмель.

— Я поставила ему двойку, и ничего другого он не получит, пока не явится на занятия в новых трусах, — удовлетворила мое любопытство Майя Матвеевна. — Из старых его окорока выпирают, как тесто, просто неприлично…

Толстиков всхлипывал:

— Мама две недели ищет по магазинам…

— Другие же матери нашли… — Майя Матвеевна не смотрела в его сторону.

— Моих размеров нет… Она синие купила…

— В синих перед ней выплясывай! А если раскормила, пусть красит…

Толстиков перепугался:

— Меня?

Майя Матвеевна не признавала юмора.

— Трусы. И хватит вопить! Чтоб на следующем уроке ты был в приличных трусах, как положено…

Толстиков, доревывая, ушел, а я спросила:

— А если у его матери нет времени искать трусы? Не все ли равно, какой цвет?

Майя Матвеевна подскочила от возмущения.

— В каждой школе должна быть разная физкультурная форма. У нас белые футболки и черные трусы. И я не буду потакать мамашам, которые спустя рукава исполняют свой долг перед школой. Родила, так обеспечь трусами по форме…

А сегодня произошел скандал, и я оказалась в кабинете директора школы, Александра Александровича, последнего из могикан, как, мы слышали, называют его некоторые учителя. Никто и не помнит, сколько ему лет, он был директором нашей школы даже до войны.

Майя Матвеевна пожаловалась, что я довела Толстикова до бунта, а он не стал орать на меня сразу, а попросил, чтобы я сама рассказала обо всем, что случилось.

Ну, я и рассказала, как увидела в зале, что пятиклассники пытались на глазах Майи Матвеевны вытряхнуть Толстикова из брюк, а он орал и ревел. Тогда я вбежала, расшвыряла мальчишек, нахамила Майе Матвеевне, потому что она позволила при себе унижать человека, а Толстиков тогда, заправив рубашку в брюки, нагнулся, снял кед с ноги и бросил в Майю Матвеевну.

— Да кто его унижал?! — Майя Матвеевна пожимала плечами. — Такой кабанчик здоровущий. Нужна парню закалка? Нужна. Надо мать заставить поискать трусы? Надо. Тут он просил, а как ребята его бы обсмеяли, потребовал бы…

— Я бы на всю жизнь возненавидела физкультуру…

Майя Матвеевна удивилась:

— Да я другому пацану все ухо откручу, а все одно — бегает за мной, как собачонка, лишь бы взяла в лыжную секцию… — Она улыбнулась: — Думаешь, мальчишки своей пользы не понимают?

Александр Александрович провел гребенкой по своим серебряным усам, торчащим в разные стороны. Мы всегда интересовались, как он их делает такими жесткими и острыми. Девочки говорили, что на бигуди, а мальчишки считали, что он их щипцами подкручивает, как дед у Гриши.

— Так почему же он бросил в тебя кед? — спросил директор Майю Матвеевну (он всех учителей называл на «ты», но на него никто не обижался).

Майя Матвеевна пожала плечами и опустила голову.

— Потому что ты, кроме своей физкультуры, ни о чем не думаешь.

Голос Александра Александровича был тихий, неторопливый, но Майя Матвеевна покраснела.

— А помнишь, как пятнадцать лет назад ты возмущалась формалистикой одного учителя, который тебе ставил двойки за чертежи?

Я постаралась стать совсем незаметной, а сама предвкушала, как сообщу ребятам, что Майя Матвеевна окончила нашу школу, что у нее бывали двойки, что…

— Конечно, хорошо любить свой предмет, быть фанатиком, но когда фанатизм превращается в бездушие…

Если бы на месте Майи Матвеевны была Икона, она бы обязательно сделала большие глаза и сказала бы: «Мы не одни, здесь ученица…» Она ужасно боится всего, что может подорвать ее авторитет, а Майя Матвеевна об этом даже не задумалась, и мне это понравилось.

— Учитель, который забывает о том, что могло его самого обидеть, задеть, когда он был ребенком, — уже не учитель…

— Ну, Александр Александрович… — плаксиво начала Майя Матвеевна, и тут в кабинет директора без стука влетела задохнувшаяся женщина в белом халате, на котором было наброшено зимнее пальто.

— Что случилось?! Он прибежал как ненормальный на работу… Ой, простите, я мать Толстикова, он плачет…

Она дышала коротко, часто, пытаясь вдохнуть побольше воздуха.

— Я отпросилась у старшей медсестры, он не хочет возвращаться в школу…

Трудно было определить ее возраст — таким усталым казалось ее лицо.

— Толстиков оскорбил учителя физкультуры, бросил в Майю Матвеевну кед, — сказал Александр Александрович, хмуря черные, несмотря на возраст, брови. Мы подозревали, что он их красит, потому что волосы у него были серебристо-белые, как и усы.

Губы у матери Толстикова расползлись в неуверенную улыбку, точно она не решалась принять эту шутку.

— Петенька? Да он муху не обидит, его все, кому не лень, обижали…

— Все произошло из-за трусов, — начала Майя Матвеевна.

Лицо матери Толстикова искривилось.

— Ну, нет его размера, все есть, кроме его. Вот я и купила синие…

— В нашей школе черные, — отчеканила Майя Матвеевна.