Записки Степняка

Отец Досифей смущенно кашлянул в исполинский свой кулак, густо покрытый желтыми волосами.

— Оно, конечно, ваше-ство… оно, разумеется… — невразумительно загудел он, мрачно скосив брови, — оно, ваше-ство, всякое дело ко времени благопотребно… И, конечно, всякое благопреуспеяние… Оно благожелательно, ваше-ство, ваше-ство!.. Обаче, говорит святой отец…

Отец Симеон дернул его за рукав рясы. Лик отца Досифея изъявил мучительную скорбь. {390}

— … Но тем паче оно благополезно… Всякая ревность взыскана да будет… И опять в он же день, говорится, ваше-ство, в писании… — Отец Досифей окончательно уперся лбом в стену.

— Отец Досифей любвеобильные чувствия наши к ваше-ству желательствует изъяснить, — поспешно подхватил отец Симеон, — все мы, смиренные иереи, пылаем к вам, ваше-ство… Вы, ваше-ство, наша защита и покров… Наши чувствия, ваше-ство, питаются любовию к отечеству и к вам, ваше-ство! И в вечном благодарении ваше-ству мы не скажем в пылу ревности нашей… — И отец Симеон щегольнул латынью: — Мы не скажем: hic haeret aqua, 3 ибо с помощию священносодействия… тьфу, не то!.. Ибо с помощию благосодействия вашего, ваше-ство, никакое препятствие не стеснит нашего поприща… и не остановит, так сказать, живой воды пылкости и любови нашей!

Отец Досифей, может быть, и действительно хотел сказать именно то, что изъяснил отец Симеон, но тем не менее он мрачно нахмурился и даже презрительно усмехнулся, когда торжествующий отец Симеон кончил.

А Гермоген с явной благосклонностью пожал руку отцу Симеону, отчего тот, весь изогнувшись в подобострастной позе, как бы растаял. Остальные отцы изъявили зависть.

— Осмелюсь донести ваше-ству, — деловым тоном произнес один из них, замечаю я в наставнике нашем некоторое блуждание мыслей и неодобрительный либерализм…

— А откуда вы, отче?

— Из Бердеева, ваше-ство.

— А, из учительской семинарии там… Помню, помню, имею уже в виду, но вам очень, очень благодарен! — И Гермоген пожал ему руку… — О, я слежу, отцы…

— Я, ваше-ство, тоже проследил одного, — стыдливо заявил и зарумянился еще один батюшка, подслеповатый и белокурый, как младенец, — хитроумен он и суемудр… По пяткaм и средам употребляет от животных теплокровных… Кроме того, продерзостно рассуждает…

— Отлично, отлично… Кто же он?

— Фельдшер Игнатов. {391}

— А, жаль, не мое ведомство. Но я запишу, запишу… Блюдите, отцы, на вас надежды отечества покоятся!

Вдруг встал и подошел к Гермогену купец-хуторянин.

— А что ежели, Гермоген Абрамыч, такая штуковина, — бесцеремонно произнес он, ударив своей лапой по столу, — приходит ко мне вдруг малый, и вдруг говорит: я тебе, говорит, денег за землю не отдам, потому ты пес и больше ничего как кровопивца… — То как это? по какой части, а? — Я так полагаю — он из умышляющих!

Отцы, жестоко огорченные неприличным поведением купца, тесно окружили его и, наперебой осыпая укоризнами, оттеснили туда, где он сидел доселе. Купец несколько сконфузился, хотя и не переставал произносить вполголоса:

— Нет, каким же манером "кровопивца"?!

А Гермоген выпил еще рюмочку fine champagne и поднял глаза на двери гостиной. И как будто целый рой соблазнительнейших представлений пронесся пред стариком. Государственное выражение его физиономии вмиг заменилось каким-то сладостным напряжением. Лик его внезапно подернуло маслом, губы оттопырились, ножки согнулись и задрожали, взгляд раскис и переполнился нежностью.

Он спешно направился в гостиную. Дамы подобострастно расступились. Он остановился среди них и, в какой-то млеющей истоме растопырив руки, произнес, обращаясь ко мне:

— "Incidit in Scyllam, qui vult vitare Charibdim… 1

и тотчас же пояснил: — Все вы прелестны, сударыни, все прекрасны… На что «сударыни» жеманно улыбнулись. (Они, не исключая на этот раз и Моргунихи, стояли.)

А Гермоген кропотливой походочкой подошел к юной лесковской учительнице. Та покраснела как пион, неловко присела перед Гермогеном и почтительно поцеловала его руку. Гермоген нежно потрепал ее по щечке, игриво ущипнул двумя перстами ее подбородочек, пощекотал беленькую шейку и, наконец, расслабленно пролепетал:

— Декольтировочку… декольтировочку, душенька… Пусти декольтировочку… Плечики, шейка, бюстик у тебя… {392} во-о-осхитительно!.. Но декольтировочка, декольтировочка!.. Знаешь, платьице этак… С разрезцем, с разрезцем…

Гермоген даже губы облизал.

А от нее перешел к Моргунихе, жадно приник к ее пальчикам и, как бы раскисший от какого-то знойного томления, как бы истязуемый какими-то беспокойными ощущениями, поместился с нею на диване. Он и хихикал, и дрожал, и таял близ нее. А она играла своими взглядами, точно японец шарами, и пронизывала ими бедного старика.

Я подсел к ним. Гермоген несколько устыдился.

— "Nihil humanum a me alienum puto…"2 — как бы оправдываясь, сказал он.