Читаем Записки Степной Волчицы полностью

Я старалась мысленно цепляться за дорогие имена и образы. Но теперь все они казались мне карикатурами, вроде тех оборотней и вампиров, которых откапывают сектанты. Или, в лучшем случае, — пустыми, блеклыми банальностями. Кажется, у Стивена Кинга (нашего с дочкой любимого писателя), я читала про какую-то неадекватную фантастическую волчицу, посреди жаркого лета заболевшую водобоязнью, то есть бешенством. Эта волчица каким-то образом сопоставлялась с главным персонажем, мужиком-маньяком, который шел по следу беглой жены, попутно загрызая зубами то одну, то другую случайную жертву. Причем весь фокус заключался в том, что, в отличие от самцов, которые загибаются от этой заразы уже через неделю-другую, самки еще много месяцев могут бродить по окрестностям, наводя ужас на окрестных жителей. Инкубационный период и всё такое. Только теперь до меня вдруг дошла мысль, на которую, возможно, намекалось в романе. А именно, что, может, маньяк был вовсе не маньяк, а жертва. То есть, учитывая подсказку с инкубационным периодом, бешенством мужика первоначально заразила сама же его сбежавшая жена, у которой случались невероятные галлюцинации и за которой он потом погнался… Может быть, и я — взбесившаяся волчица, заразившая своего мужа?.. Бред. Бред. За мной-то муж не гоняется. За мной вообще никто не гоняется.

И всё-таки с каким-то животным бешенством, словно действительно пытаясь себе что-то доказать, я захлопнула ноутбук, сбежала по лесенке вниз, побежала в хозяйский душ и встала под струю. Стало быть, фаза водобоязни еще не наступила. Взглянув в запотевшее зеркальце, я подняла руки и понюхала свои заросшие подмышки. Никакого запаха я не обоняла. Чьи подмышки, по примеру своего любимого нобелевского лауреата Шолохова, нюхает теперь муж? Тогда я стала тупо тереть себя мочалкой, лить на голову шампунь. Потом, схватив бритвенный станок, принялась начисто брить всё, что только было на теле — начиная от подмышек, кончая лодыжками. (За исключением прически, конечно!) Это было похоже на ритуальное действо, на таинство, на попытку превращения волчицы в женщину. Мне хотелось соскрести с себя не только волосы, но и кожу с мясом. К счастью, соответствуя рекламе, бритвенные лезвия действительно обеспечивали шелковое бритье. Я накинула халат и бегом вернулась к себе наверх. Я натерлась дезодорантом, понюхала подмышки. Пахло дезодорантом. Это меня немного успокоило. Стало быть, определенной логике мир еще подчинялся.

Дело в том, что мне ужасно захотелось общения. У меня был один близкий приятель-писатель, он сейчас как раз сидел в Москве, и я решила напроситься к нему в гости. Тем более что в настоящий момент, насколько мне было известно, он был относительно свободен, так как дочку, воспитанием которой был занят фактически круглый год, и которая была как раз ровесница моему сыну, отправил в престижный скаутский лагерь. Пусть считает меня хамкой, наглой, свихнувшейся идиоткой. Вообще говоря, мой приятель считал меня очень умной женщиной. Его, видимо, искренне удивляло, что в женщине есть что-то, кроме… Во всяком случае, он обожал со мной поговорить. Его идеей-фикс было самосовершенствование, путем возбуждения в себе и в окружающих правдивости. К тому же, по его собственному признанию, он был человеком верующим. Мы часто перезванивались, могли говорить по три-четыре часа в один присест. В это трудно поверить, но, оказывается, это возможно. То ли он тоже был со сдвигом, то ли решал какие-то свои проблемы. Может, то и другое. Со своей-то женой-бухгалтершей-аудиторшей ему, видно, и поговорить особенно было не о чем.

Предупредив хозяйку, что сегодня вернусь очень поздно или вообще не вернусь, я села на электричку и полетела в Москву. В электричке я всю дорогу размышляла об этом моем приятеле, которого я про себя называла господином N. Кстати, тоже большим почитателем Джона Леннона.

Иногда он казался мне пародией на литературного барина, глупым попугаем, у которого в голове полный кавардак. А иногда мне казалось, что я могла бы, как в свое время император Александр после беседы с Пушкиным, сказать про него, что только что беседовала с умнейшим во всей России человеком.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Классическая проза / Проза