Записки сумасшедшего следователя

А во время нэпа, по семейной легенде, моя бабуля, уже имевшая двоих маленьких детей, пристрастилась к карточной игре и просаживала бешеные деньги в игорном доме под названием «Летучая мышь». Там она спустила все оставленные ей матушкой драгоценности, на десять тысяч, а в один прекрасный день, когда она проиграла не только все деньги, но и поставленную на кон шубу со своего плеча, за ней приехал муж, завернул ее в овчинный тулуп и на извозчике увез домой. О чем у них состоялся разговор, бабушка никогда не рассказывала, но было известно, что она поклялась мужу здоровьем детей больше никогда не играть в карты на деньги. После этого до самой смерти она брала карты в руки, только раскладывая пасьянс.

Так что фамильных драгоценностей в наследство я не получила, зато мне с лихвой достались от бабушки авантюризм и отчаянность.

Пока я работала секретарем в горсуде, адвокаты из «золотой десятки», а по расстрельным делам выступали в основном такие, дружелюбно болтали со мной, называя «ученым секретарем» за любознательность, а я благодарно слушала их байки, когда суд уходил на приговор, и им в пустом зале нужен был собеседник. Один такой прелестный говорун, ныне покойный, рассказывал мне, что учился на юридическом сразу после войны, успел застать профессоров, преподававших еще в дореволюционном, еще Санкт-Петербургском университете, так и не привыкших к тому, что в университете отменили курс греческого языка. До революции-то будущим юристам преподавали курс латыни, курс греческого и только потом читали римское право. Потом сократили греческий, потом на латынь отвели не год, а полгода, а когда училась я, мне достался краткий курс римского права с бордюром из расхожих латинских выражений типа «Dura lex sed lex» (суров закон, но это закон), что, по меткому выражению одного человека с чувством юмора, означает «Не нарушай порядок, дура». Так вот, когда после войны сдавали экзамен «старорежимному» профессору, он говорил: «Ну что ж, батенька, с латынью у вас все в порядке, теперь посмотрим, как у вас с греческим». Ему отвечали: «Профессор, греческого нам не преподают». Он страшно расстраивался и всплескивал руками со словами: «Батенька, ну как же можно быть юристом, не зная греческого!»

Бедный профессор, он и не подозревал, что в России можно быть юристом, не зная даже русского!

Знакомый эксперт-криминалист жаловался, что следователь, пришедший назначать дактилоскопическую экспертизу, при нем записал в постановлении вопрос: «Имеются ли на рюмке следы пальцев...», подумал и написал: «рук», еще подумал и добавил: «человека». Всегда умиляют формулировки типа «нанес удар кулаком руки в область лица». Можно написать в постановлении: «повреждения стоп», а можно – «стоп нижних конечностей». Собственными глазами видела рапорт работника милиции о том, что «неустановленное лицо нанесло удар вышеупомянутому лицу по лицу».

Отдельные мои коллеги не обладают обширным словарным запасом, некоторых слов на слух не распознают, поэтому, когда судебно-медицинский эксперт диктует им при осмотре трупа «задний проход зияет», они пишут: «задний проход сияет», не озабочиваясь даже мысленным вопросом, что же там такого лучезарного. Один из следователей всерьез написал в обвинительном заключении: «Между супругами Трофимовыми сложились неприязненные отношения из-за того, что Трофимова пьянствовала, уходила из дома. Трофимов неоднократно избивал ее, однако положительных результатов это не дало, и 12 января он совершил убийство Трофимовой».

Другая суровая следователь на совещании у прокурора выразилась так: «Не колется он, гад, не сломать его версию. Я уже и матку его выдернула, и все равно ничего не получается». Сначала по лицам присутствующих пробежала судорога от такого зверства, а потом отразились сомнения в собственных знаниях анатомии. Однако напрасно. Фраза означала всего лишь, что следователь вызвала мать обвиняемого.

Адвокат в суде, подразумевая применение к его подзащитному нормы о назначении наказания ниже низшего предела, предусмотренного статьей Уголовного кодекса, бесхитростно просит «дать подсудимому меньше меньшего»...

Но не надо думать, что безграмотность поразила только юридическую прослойку нашего общества. Из тысяч допрошенных мною за следственную жизнь людей не больше десяти процентов писали в протоколе без ошибок коварную фразу: «С моих слов записано правильно», остальные девяносто процентов считали, что пишется «правельно», а наиболее догадливые заменяли формулировку на «верно». А два года назад передо мной прошла плеяда генеральных и коммерческих директоров в возрасте от двадцати двух до двадцати пяти лет, которые не знали порядка букв в алфавите. Когда я одному из них попеняла на безграмотность, он отмахнулся: «Бросьте, алфавит знать мне ни к чему, главное, чтобы мою подпись в банке узнавали!».