Записки сумасшедшей журналистки

7 февраля. Сонечка – препотешное создание. Сегодня мы принесли ее домой, развернули, и я наконец-то рассмотрела своего ребенка. У нее средневековая внешность, как на портретах шестнадцатого века, – круглый, упрямый, как у козочки, лобик, тяжелые веки и двусмысленные углубления в уголках рта. Голова словно на нитке держится, темные волосики стоят дыбом. Она молчалива и погружена в себя. Детский врач в роддоме говорила про нее: "Рассудительная девочка. Кричит только по делу".

Я не вижу в дочери ни одной своей черты. Вылитый отец. Моя сущность, но отлитая в иную форму. Обидно -¦ мое тело трудилось девять месяцев, создавая человечка из своих лучших материалов, а муж обстряпал только плевое дельце зачатия, и на тебе – дочь похожа на него, а не на меня.

Я еще не знаю, люблю ли я свою дочь, но она нуждается во мне – это меня обезоруживает. Я по десять раз за ночь встаю, чтобы убедиться, что Соня существует и дышит. Девочка так невинна, что ее можно причастить без исповеди, – У нее душа просвечивает сквозь кожу. Я для Соли сейчас – только теплая, полная молока грудь. Она, как жадная пиявка, припадает ко мне прожорливым ротиком, и я узнаю новый кайф – удовольствие служить пищей для другого существа, быть съеденной. Любовь движется путаными тропами, и никогда не знаешь, где и когда она возьмет тебя за горло.

6 мая. "Кто сказал, что мадонна не может быть блядью? Может", – уверенно думала я, разглядывая в музее портреты мадонн с толстенькими младенцами на руках, – их лица в тихом жару, святой блеск в глазах и лукавые губы. Жизнь подтвердила мою догадку. Когда меня выпустили из роддома после двухнедельного заточения с пищащим свертком в руках, первая моя мысль была простой, как правда, – неплохо бы потрахаться. А что вы хотите? Лишите здоровую, сексуально озабоченную женщину согревающего мужского внимания, оставьте ее вызревать в покое, словно овощ на грядке, и через девять месяцев вы получите законченную нимфоманку с беспокойным 3УДом между ног, опасную, как граната с выдернутой чекой. Осуществить столь простое желание, как секс, оказалось крайне трудным делом. При первом же любовном натиске все мои интимные места, заштопанные на скорую руку после родовых разРьвов, затрещали по швам в буквальном смысле. Мои груди, выросшие до размеров гигантских сточных тыкв (впервые в жизни!), от возбуждения переполнились молоком и брызнули обильными белыми фонтанчиками. Молочные реки неудержимо разливались в течение всего эротического процесса. Все вокруг было мокреньким и липким – простыни, супруг, ну и я, разумеется. Но самым разочаровывающим оказался тот факт, что мой любовный тоннель, прежде такой приветливый и узенький, после родов расширился до невероятных размеров. Про такой в народе грубо и точно говорят: "Ведро со свистом пролетает". Эта торричеллиева пустота требовала немедленного заполнения мужским жезлом, сходным размером с хорошей палкой докторской колбасы. А поскольку в природе такого не имелось, чувство физической неудовлетворенности росло как на дрожжах. Желание скользило по мне, как огонек по бикфордову шнуру, и нервный взрыв был неминуем. Общество обычно рисует себе положительный образ молодой матери, как две капли воды схожий с Наташей Ростовой, которая "растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятном, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше". Этот образ опустившейся Наташи, забросившей все свои очарования ради семьи, почему-то считается идеалом, почти иконой для начинающих матерей. Помню, каким шоком было для моих родственников, когда я, сидя у кроватки новорожденной, полировала себе ногти и красила их в вызывающий черный цвет. Это сочли вопиющим нарушением приличий.

Все истерики, слезы, взрывы кормящих матерей обычно приписывают естественным трудностям ухода за младенцем. И мало кто придает значение такой "мелочи", как пробуждение самки в рожавшей женщине. От недавней роженицы начинает исходить бешеное электрическое напряжение, она становится сверхчувствительна к случайным прикосновениям, точно старая дева. Невинность ее новой роли, сопровождаемой умильным агуканьем младенца, и сексуальная одержимость тела создают пикантный эротический контраст.