Записки тюремного инспектора

Теперь только стало видно, что люди везли с собой. Здесь были целые склады одежды, обуви, сахара, муки, спирта и т.д. У многих были с собой койки, сундуки, детские ванны. Все это было брошено тут, в плавнях реки Днестр. Все, что нельзя было навьючить на лошадей и тащить на себе, все было оставлено и нарочно разбито, рассыпано и растоптано. Многие жадно разбирали это имущество и нагружали его на себя. Переходили Днестр осторожно - группами и частями. Было страшно. Артиллерия г. Мартынова была брошена. Броневик «Россия» и грузовики были взорваны еще в Канделе.

После переправы через Днестр по приказанию Стесселя начали группироваться. Мы присоединились к группе больных. Было очень холодно и мокро. По всему лугу начали разводить костры. Нам был видна вся площадь, на которой с котомками и вещами, детьми и женщинами, расположились прибывшие. Эта масса людей в числе более 12 тысяч человек менее всего была похожа на воинскую часть. Мы стояли долго. Против нас за дорогой стояло человек шесть румынских солдат. Скоро прошли слухи, что и здесь румыны не пропускают добровольцев. Публика волновалась и приходила в отчаяние.

Уже темнело. Люди от холода и голода тряслись как в лихорадке. Все понимали, что возврата назад уже не могло быть. Сзади были большевики, а все окрестные села были настроены большевистски. Пробираться дальше эти воинские части, конечно, не могли. Достаточно было взглянуть на эту изнуренную, деморализованную, голодную и озябшую массу людей, чтобы определенно сказать, что не только к бою, но даже к сопротивлению она не способна. Вновь всех облетела весть, что румыны положительно отказались пропустить добровольцев на румынскую территорию. Эти вести шли от самого Стесселя, и потому сомневаться было уже нечего.

Многие тотчас же отделились и начали самостоятельно пробираться в Румынию выше и ниже с. Раскаец. Генерал Васильев со Стесселем все же продолжали вести переговоры с румынским комендантом. Присутствовавший при этих переговорах полковник Товастшерна рассказывал нам, что генерал Васильев упрашивал коменданта хотя бы дать возможность переночевать в с. Раскаец, чтобы обдумать, что предпринять и дать людям отдохнуть. В конце концов румынский комендант дал слово, что до утра со стороны румын не будут проявлены активные действия и, во всяком случае, не будет открыта стрельба. Уже было совершенно темно, когда было приказано идти на ночлег в с. Раскаец.

Впереди шли больные и раненые. Наша группа сразу возросла до небывалых размеров. Образовалась тысячная толпа. За больными должны были идти разные воинские части. До села было версты две. Сначала шли в порядке, но скоро отдельные части стали перегонять друг друга, и в результате образовалась невероятная давка, суета и беспорядок. Больные и раненые остались позади. Я вновь встретился здесь со своим приятелем полковником Ясновским, который едва двигался в числе больных воинов. Эта толпа больных представляла собой ужасное зрелище.

Тут были полковники, офицеры, солдаты, чиновники, стражники, просто беженцы с семьями. Здесь были переутомившиеся и примороженные. Все стремились попасть в теплое помещение, отдохнуть, но были и тифозные больные, которые тащились за толпой, зная, что если они отстанут, то погибнут. Многие падали по дороге, но никто не обращал внимания на них. Один упал с насыпи и скатился в канаву. Кто-то крикнул, что его нужно поднять, но толпа шла все дальше. Люди стонали и некоторые просто кричали: «Ой, ой, ой». В абсолютной темноте, ежеминутно спотыкаясь о колоть, эта масса людей еле двигалась и производила жуткое впечатление людских страданий.

Между тем обгоняющие больных воинские части совершенно не считались с этими несчастными людьми. Они рвались вперед, наталкиваясь и сваливая с ног в темноте раненых и больных, и протискивались вперед, сталкивая их с дороги. Чуть ли не после всех больные и раненые были пропущены в Раскаец. Нам было указано два помещения, одно для больных, другое для раненых. Конечно, в этих хатах не могла разместиться и малая часть всех желающих обогреться. Большинство разместилось в сараях, в конюшнях и просто во дворе под заборами.

Мы заняли пустые повозки, которые стояли во дворе и на которых была солома. О том, чтобы поесть, не могло быть и речи. Русское население (бессарабцы) точно спрятались, и не в одной хате их не было видно, и притом было уже поздно. Мы легли по три, четыре человека на повозке и зарывались в солому.