Записки тюремного инспектора

Русский царь погиб тою же смертью, какою погибли и еще гибнут сотни тысяч лучших русских людей - в чрезвычайке, в подвалах, ужасною смертью убийства. Русскому Императору не был отдан последний долг. Он остался не погребенным. У него нет ни могилы, ни креста, ни памятника. У него нет места вечного упокоения. Не была совершена и молитва над его прахом. Он разделил участь многомиллионных страдальцев Русской земли, оставшихся, как и он, подобно без вести пропавшим, без могил, без креста, без покоя.

Под грустные напевы церковного хора и молитвы служителей церкви встают в памяти картины неописуемых людских страданий и страшной смерти, которые прошли тысячами перед глазами. Эвакуация, отход на Румынию, Кубанский поход, Крымский поход и все разнообразные формы катастроф, ужаса, смерти, страданий! Трупы! Так называли тех погибших, мимо которых мы проходили. Так называли и тех, кто умирал в пути в лазаретах, на перевязочных пунктах и просто там, где настигала его пуля. Мы снимали этих покойников с повозок и клали их возле дороги на землю. Это были трупы, которым не было места среди тесно лежавших вповалку раненых. Подберут, но кто!..

Быстро чередуясь, как сны, проходят запечатлевшиеся перед глазами мрачные картины смерти, ужаса и страданий. С болью на сердце мелькнула перед глазами фигура грузно опустившейся на промерзлую землю пораженной пулей сестры милосердия З. М. Мальчевской. Через минуту она была уже трупом и числилась бы тоже без вести пропавшей, если бы это не случилось на наших глазах. Потом сестра милосердия В. В. Энгельгардт. Мы видали, с каким самообладанием она шла под жестоким обстрелом противника, и через три дня после этого ее зарубили настигшие ее в камышах красные. Потом снятый с повозки с повозки покойник, не то офицер, не то солдат, которого мне было страшно жаль оставлять на поругание большевикам. Затем казак, умолявший похоронить его на берегу, а не спускать в море. Потом ползущий к нам через дорогу офицер с перебитой ногой. Затем раненый, просивший дострелить его. Затем опять брошенный нами в Канделе офицер с размозженной головой, без имени и фамилии...

Все это не погребенные, не оплаканные, не имеющие ни могил, ни крестов, ни места покоя. Все это трупы! Весь крестный путь добровольцев на громадном пространстве России покрыт этими бескрестными могилами русских людей, погибших ужасною смертью. Гибли одинаково мужчины, женщины, старики, молодые, юноши, отроки, дети.

Еще мрачнее рисуются воображению картины кровавого ужаса там -на Родине, в царстве террора, где буйствует чернь. И там ужасная смерть от расстрелов в тюрьмах, в подвалах, в лощинах за городом, на месте городских свалок или в лесу и за городским кладбищем. Там еще хуже. Там нет свободы, нет права самозащиты. Мы испытали это и пережили вечный страх за собственную жизнь. Там не добивают расстрелянных, а бросают в яму полуживыми. И там бескрестные могилы и неубранные трупы, зачастую обглоданные и растаскиваемые одичалыми голодными собаками.

В церкви жарко, душно. Холодный пот ужаса выступает на лбу. Ведь там остались наши дети, родные, знакомые и близкие люди. Хор начинает «Вечную память». Все присутствующие опускаются на колени. Воздух пропитан ладаном, сильно дымящимся из паникадила. Толпа неподвижна и как бы застыла в оцепенении. У каждого своя дума. В душе каждого, вероятно, горе, отчаяние.

Мой сосед-офицер плачет. Для него Император - это символ. Так гибли русские люди. Так погибла Россия. Так гибнет Родина. Погибло все, что составляло жизнь, благополучие и счастье. Попрано все, что составляло «святая святых» каждого человека. Поругана честь и уничтожено все, что представляло собою красоту и ценность жизни. Над Родиной глумятся. Всюду могилы - огромное, беспредельное, бескрестное русское кладбище! Счастливый - он может еще плакать! Еще ниже склонилась толпа при первых звуках последней надгробной молитвы о вечном покое. Грустно, уныло, надрывающе душу поет церковный хор «со святыми упокой» - этот плач, рыдание о людях, ушедших в иной мир, и кажется, что нет сил подняться и идти опять в жизнь, в ее будничную обстановку с мелкими интересами беженской жизни. Как будто нет веры в будущее; нет надежды; нет сил дальше жить!

1926 год начался для меня беспокойно. Решимость изменить условия жизни переменили мое настроение. В начале марта, когда потеплеет, я решил на риск ехать в Сербию (Нови Сад или Белую Церкву) и устроиться там в качестве учителя музыки. В Хорватии мне ни за что не хотелось оставаться. Мрачная жизнь средневековья в связи с враждебным отношением католического населения к русским людям тянут меня к перемене места жительства. Мне жаль только расставаться с братом, с которым мы вместе пережили катастрофу, но он теперь женат, и наши пути расходятся.