Записки тюремного инспектора

Л. Рябинина с матерью нелегально и с опасностью для жизни перешли ночью румынскую границу, но были возвращены румынским постом обратно на верный расстрел. Румын-офицер пожалел девочку и наложил ей полный карман конфект. Тем не менее их посадили в лодку и скомандовали «гайда на русский берег». И только случайность спасла девочку и мать. Они не встретили на русском берегу патруля.

О. Ченчиковская, II класса, была записана у меня в журнале круглой сиротой. Ее родители без вести пропали. Через два-три года родители ее нашлись.

И. Мелега, II класса, отлично помнит, как по ночам у них происходили обыски и как она спасла своего отца, сказав большевикам, что ее отец умер. И это она придумала сама, будучи пятилетним ребенком.

Н. Колюбакина, II класса, молчит, но нам хорошо известно, что ее маленькой девочкой избили красноармейцы за то, что она была в церкви.

Л. Гладкая, VI класса, сидела с матерью в тюрьме (Г.П.У), и у нее даже сохранился портрет матери, нарисованный кем-то в тюрьме.

Т. Ляшко с матерью переходили польскую границу в 1923 году. Пере -ход этот был неудачным. Их прогнали с польской территории. Через год они опять совершили этот переход, и на этот раз их обратно не отправили, так как у них была виза. Таня, ей было тогда 11 лет, отлично помнит, как было тогда страшно. Зимой, в сугробах, при сильном морозе им приходилось прятаться за деревья, чтобы их не увидали большевики. Ноги были мокрые. От холода тряслось все тело. Неприятно даже вспоминать это, говорит Таня.

Л. Супранович, VII класса, моя первая ученица, недавно прибывшая в Сербию из Китая с Хабаровским кадетским корпусом, рассказывала мне очень много интересного о своих скитаниях. И ее отец стоял уже у «стенки» и чуть не погиб.

М. Бразоль, V класса. Тоже отличная моя ученица, рассказывала мне о своих скитаниях, а начальница как-то сказала мне так: «И эти девочки (Маруся и сестра ее Злата) после роскошной жизни в своем имении в Харьковской губернии стирали в Египте англичанам белье».

И это все мои ученицы, но постепенно мне приходилось узнавать, что чуть не все воспитанницы института пережили в детстве почти то же самое.

В. Морозова, III класса. Отец расстрелян большевиками. Пятилетним ребенком она пережила новороссийскую эвакуацию, когда с матерью она села на пароход. Бедной девочке не повезло и в Сербии, куда они бежали. Ее мать умерла, так что Верочка теперь круглая сирота.

И таких в институте много. Я вспоминаю своих маленьких друзей, ныне институток Донского института Женю и Тусю Духониных, которые в возрасте 8-9 лет сидели в Польше в пограничной тюрьме целый месяц, а перед этим шли под страхом расстрела семь ночей к польской границе, скрываясь днем под листвой и кучами хвороста в сельской местности Юго-Западного края. Так дети переходили границы своей Родины, уходя от большевиков.

Я вспоминаю затем по Лобору больную девочку Нину Львову, 11 лет, на глазах которой озверевшие солдаты сожгли в товарном вагоне ее отца -полковника. Теперь я увидел в институте ее сестру Люсю, IV класса. Их мать умерла на острове Лемнос, и девочки остались круглыми сиротами.

И это еще не все. Я мог бы привести бесконечное множество таких случаев, но ведь это не требует доказательств. Всем и без этого известно, что испытали русские люди в это безумное время. Голод - ужасающий голод - испытали буквально все. Меньше других в этом отношении пережили те, кто так или иначе планомерно эвакуировались из России с институтом в 1920 году. Эти девочки тоже, конечно, видели кое-что, но они не соприкасались с большевиками и нашими милыми союзниками, которым наши русские дети как пленные стирали белье. Я видел в Загребе студенческую молодежь. Это была та молодежь, которая с оружием в руках отстаивала свою Родину, - офицеры, студенты, кадеты, чиновники. Они сложили оружие и бросились в университеты, чтобы продолжать прерванное войной и революцией образование.

Теперь здесь, в институте я впервые вижу детей, которым не было еще 10 лет, когда жизнь трепала их и вовлекла в атмосферу настоящего ада, созданного обезумевшим русским народом. Я упустил это из виду или, вернее, просто не знал этого и только теперь впервые убедился, что они пережили не меньше нашего.

Прожив девять месяцев среди большевиствующего русского народа и видя все ужасы, творимые им, я все-таки не видел, чтобы дети были вовлечены в гражданскую войну. При мне расстреляли только одну гимназистку за то, что в доме ее тетки скрывался офицер. Теперь передо мной раскрылась другая картина. Они - дети, видели рассвирепевший русский народ. И хотя им было тогда еще очень мало лет, но они отлично понимали все происходящее вокруг них. Обыски, грабежи, аресты, расстрелы, безобразия, голод и холод были поняты ими не потому, что они были подготовлены по своему развитию, а потому, что это шло вразрез с логикой и природой человека.