Записки тюремного инспектора

Впрочем, повторяем, эта внешняя обстановка мало беспокоила беженцев. Были другие стороны жизни, которые не давали покоя и держали всегда беженцев в напряженном состоянии, - это политическая ситуация и моральное состояние. Свобода передвижения для русских стеснена. В сущности, русские беженцы находятся в положении как бы военнопленных. Каждый может вас оскорбить, издеваться, глумиться, и в этом отношении русские совершенно бесправны и стоят вне закона. Защиты и справедливости искать негде.

Генерал Н. И. Власьев, пристроившийся лаборантом у профессора Микуличича, а в действительности исполняющий обязанности вроде рассыльного, сказал мне: «Вот вы пишете свои записки, а разве вы можете понять наше унижение, раз что вы не служите. Вы не можете этого понять. Вы этого не испытали. Лучше быть дворником в России, чем здесь служить в интеллигентной хорватской, хотя бы и профессорской, среде».

Тоска по Родине, по своим родным, оставшимся в России, доводила иногда до отчаяния. Просто не хочется жить, говорили нам многие. Сознание того, что, может быть, навсегда придется остаться в изгнании и чуть ли не принять чужое подданство, вызывало чувство подавленности и полного равнодушия к окружающей обстановке. Не хотелось никуда ни пойти, ни посмотреть, ни послушать музыку, ни даже пойти в театр, если к тому представлялась возможность. Даже в такие минуты, когда, казалось бы, можно было забыться и пожить полною жизнью, мысль не отрывалась от действительности и на душе было пасмурно.

В Татьянин день мне удалось попасть на пирушку группы студентов и профессоров, решивших собраться, чтобы отпраздновать традиционный день. Ели много, а пили еще больше. Мой брат, профессор Бертников и профессор Губанович (хорват) были в ударе. Говорились отличные речи, но дальше русского вопроса не пошли. Было грустно и печально. Даже опьянелая мысль не вывела нас из этого оцепенения.

Люди переживают пережитое, как бы остановившееся на мертвой точке. Советская власть в России укрепилась и признана всеми государствами Европы. Между Европой и Советской Россией установилось почтовое сношение. Сначала осторожно, а потом смелее и смелее беженцы начали переписку со своими родственниками. Большинство, конечно, не решается писать, чтобы не подвести своих близких, но тем не менее очень и очень многие уже получают письма из России. Письма осторожные, печальные, безнадежные, голодные. Постепенно выясняются ужасные условия существования оставшейся в России интеллигенции и устанавливается мартиролог умерших, без вести пропавших. расстрелянных и погибших от болезней и голода.

Окольными путями и я получил письмо из Чернигова от Мани. Моя дочь Оля жива, и Маня пишет, чтобы я не беспокоился за нее. Она приезжала в Чернигов на Пасху и останавливалась у Мани. «Всего того ужаса, который пришлось пережить, не опишешь, - пишет Маня в своем письме. -Конечно, не буду говорить о нравственном состоянии. Душа разменялась на мелочи; все высшие интересы как-то сами по себе отходят на последний план. Об умственной жизни не приходится и говорить. Все сводится к тому, как бы не умереть с голоду. Если бы не надежда на лучшее, хотя, может быть, и не скорое, будущее, то и жить то не стоило бы... Зимой мне жилось довольно сносно. потому что начальством у меня был Вас. Вас.

(Галин папа)... Теперь все это распалось. Вас. Вас. умер так, как и многие другие мои сослуживцы-инженеры, - не своею смертью».

Таково приблизительно содержание всех писем, получаемых из России. Пишут образно, с намеками, иносказательно, между строк и под чужими фамилиями. Теперь только приходится узнавать о судьбе многих знакомых, сослуживцах и людях, ушедших с нами от большевиков. Только на днях я получил подтверждение моей уверенности, что оставшийся в Канделе начальник одесской тюрьмы В. К. Скуратт погиб. Б. И. Виницкий пишет мне из Праги, что ему сообщили из дома иносказательно, что дядя его В. К. «умер в Одессе в той же больнице, где служил, - тяжко проболев».

Почти одновременно я получил письмо от полковника Л. Н. Николаенко: «Пишу Вам под впечатлением только что полученного мною наконец письма из Глухова. Конечно, сплошной ужас. Из моих близких нет никого в живых. Брат расстрелян в чека. Мать выгнали из дому, конечно, предварительно обобрали до ниточки. Несчастная старуха умоляла разрешить ей жить хотя бы в одной комнате, а их в доме двенадцать. В ответ грубо выгнали. Денег из банка не давали, и таким образом она осталась без всяких средств и выброшенной на улицу. все это в конце концов свело ее в могилу. Как мне пишут из Глухова, она умерла почти голодной смертью».

«Умер, расстрелян, без вести пропал» - таковы в большинстве случаев ответы беженцев, получающих письма из России, на вопросы о судьбе общих знакомых. Слово «кошмар», которое так привилось в речи беженцев, в особенности среди женщин, мы слышим каждый день, и нужно сказать правду, что оно как нельзя больше соответствует переживаниям русских людей. Над беженской массой нависли грозные тучи современности, которые давят гнетущим образом на душевное состояние.