Записки тюремного инспектора

Мы отлично знаем отношения югославянского короля Александра I к русским людям и к прежней Великой России. Среди общего европейского хаоса, вызванного демократическими тенденциями правителей даже самых крупных государств, личность короля Александра привлекает к себе прежде всего тем, что этот человек, если можно выразиться, довоенной структуры. И по своему образованию, по своему воспитанию и по складу своей личности это воспитанник того периода жизни народов, которого достигла цивилизация как кульминационного своего пункта.

Личность Александра I оказалась слишком определенной, чтобы идти по общему пути послевоенного развала. Этот человек остался тем, чем был человек до войны. Мы, русские, любим этого человека и глубоко ценим его отношение и к России и к нам - русским беженцам. Нам не нужны факты и доказательства, мы чувствуем эту искреннюю любовь к нам Короля Александра, и это чувство наше выше всяких доказательств. И мы отлично видим, что этот человек одинок среди окружающих его народов.

Монархизм теперь не в моде. Мы молим только об одном - чтобы Бог сохранил нам нашего любимого короля Югославии. Ему трудно. Он одинок. Говорят, что он страшно постарел и поседел. Да иначе и быть не может. Порядочному человеку нелегко видеть картину погрома современной цивилизации и сознавать свое бессилие в этом вопросе.

Пятнадцатилетнее пребывание русской эмиграции в Югославии требует, конечно, того, чтобы подытожить этот срок и сделать общие выводы. Ведь свидетели этой ужасной катастрофы уходят со сцены, и то, что они видели своими глазами, очень скоро сделается предметом истории и повествований по разным письменным материалам, которые достанутся потомству. Одни будут говорить так, другие иначе - в зависимости от материала, который будет в руках у историка. Если сейчас находятся люди, восхваляющие большевистский режим, то, очевидно, и историки разделятся на две группы. Одни будут восхвалять достижения большевиков, оправдывая все их зверства идейной стороной дела. Другие будут изображать действительность такой, как она есть, и публика не будет знать, кому верить.

Впрочем, еще вернее, что все скоро забудется. Я вспоминаю первую русскую революцию после Японской войны (1905-1906). Как современник и очевидец, записавший в свои записки все, что я видел во время этой революции, я утверждаю, что уже начиная с 1909 года эту революцию начали забывать, а с 1912 года ее даже никто не хотел вспоминать. А сколько людей тогда было убито!

А Кронштадт, Свеаборг, Севастополь, саперный бунт в Киеве, а Потемкин! И все это забыто. Я встречал потом в жизни уже взрослыми детей тех, кто был убит в 1905 году. Правда, они не забыли того, что было, но они были одиноки в своих воспоминаниях.

Теперь ситуация несколько иная. Тогда все происходило внутри России, и эвакуации не было. Теперь вопрос расчленяется. То, что происходит на территории бывшей России, - это несмываемый позор для всего цивилизованного мира, и позор прежде всего для интеллигенции всей Европы. Но мы об этом не будем говорить.

Наша эмиграция рассеяна по всему миру. О ней мы читаем в газетах и отдельных книгах и брошюрах, но мы лично знаем только нашу эмиграцию, осевшую в Югославии. Мы здесь живем почти с самого начала, и на наших глазах постепенно шла эволюция нашего беженства. В каком же порядке шла эта эволюция?

На этот вопрос можно ответить очень кратко. Русское беженство работало и работает так, как, вероятно, не работал ни один народ. И в этом отношении русские люди на чужбине отлично приспособились к исключительным условиям их жизни. Очень многие не выдержали этой борьбы за жизнь и ушли преждевременно в могилу. Многие просто умерли от голода и холода. Вот, в сущности, и вся эволюция русского беженства. Не о ней надо говорить, а об эволюции, которая произошла за эти 15-16 лет во внешних условиях жизни.

Большевики одержали за это время мировую победу. Почти весь мир, то есть все государства, признали их и поддерживают так называемый Союз Советских Социалистических Республик, вступив с правительством этого союза в дружеские отношения. Случилось это не сразу, но как именно это случилось, мы говорить об этом тоже не будем. Достаточно указать, что 16 лет потребовалось, чтобы общественное настроение эволюционировало до признания большевизма.

Этот вопрос не может не волновать русское беженство, и без упоминания о нем не были бы понятны русские настроения. Вот почему мы коснулись этого политического вопроса и с брезгливостью говорим о нем. По нашему мнению, вся вина за эти позорные страшные истории всецело ложится на ответственность европейской интеллигенции, убогость мысли и недомыслие которой стало очевидным для русского человека. Европу ненавидят и там, в Советской России, и здесь, в эмиграции.