Записки. Том II. Франция, 1916–1921

Хотел бы упомянуть об одном документе Лиоте – о его циркуляре, который несколько изменил положение Нивеля. Согласно январскому циркуляру, Лиоте поставил себя в положение не только руководителя Салоникского фронта, но и французскими операциями. Это было не правильно, ибо главные войска на французской территории, в оперативном отношении, военному Министру не подчинялись, а подчинялись военному Совету. Нивель отнесся к этому довольно добродушно: «С Лиоте мы сладим, у нас разногласий в существенном не будет; но если он уйдет, и вместо него будет новый военный министр, тогда созданное циркуляром положение более серьезно».

Недолго пришлось ждать. Лиоте неожиданно ушел и на его место стал Пенлеве. Как раз, незадолго до ухода Лиоте, я завтракал у него. Был март новым стилем. После завтрака разговорились. «Между прочим, – я ему сказал. – Я очень беспокоюсь ходом подготовки главной атаки, многое из того, что я знаю, мне кажется несоответственным и опасным». «Я тоже беспокоюсь многим, – ответил мне Лиоте. «Знаете что, приходите запросто пообедать, а после обеда с вами подробно поговорим и обсудим». Но нашему разговору не суждено было осуществиться, через несколько дней он ушел. Но вернусь к Риму.

Коренной вопрос был – Салоникская армия. Раньше Гурко телеграфировал Кадорно в очень решительной, но, к сожалению, в наставительной форме. Суть заключалась в том, чтобы итальянцы сделали то, чего они не желали, т. е., чтобы усилили Салоникскую армию. Я телеграфировал и писал подробно, что усилить вообще Салоникскую армию представляет большие трудности, чтобы не сказать непреодолимые, и что Италия по политическим соображениям не захочет увеличить свои войска там.

Но мне не верили, хотя потом от того же Гурко получил письмо, что я был прав.

Салоникскую армию мы постоянно связывали с действиями нашей армии в стороне Болгарии и Валахии. И в этом была большая ошибка. По существу, нам действовать ни в сторону Болгарии, ни в сторону Валахии не следовало, отчасти как к действиям, идущим в разрезе нашим реальным политическим интересам, а затем, по природе и свойствам театра, не соответствующего для действий большими силами.

Я не хочу этим сказать, что это физически было невозможного, но исполнение операции требовало технической подготовки и столько времени и средств, какими мы не располагали.

От этого надлежало отмахнуться, а мы туда лезли, как в петлю: ослабляли себя там, где действовать могли и должны. Салоникский фронт был совершенно самостоятельный, и возможность угрожать и действовать определялась владением и развертыванием там сил, в районе Бабуны и к западу и востоку от нее. Мы же торчали на реке Серни и у Монастыря, командуемые противником.

27 июня 1917

Салоникская армия (сначала 1–5 английских, 2¾ французских, 6 сербских и 2 бригады венизилосцев{86} и условно 1½ итальянцев, всего 11–12 дивизий). В период переговоров в Риме шло усиление их до 7 английских, 8 французских. Сербы были ослаблены и представляли силу около 3 дивизий, и всего было: 7 английских, 8 французских, 3 сербских, 1 русский, 1 греческий и все та же 1½ дивизия итальянцев. Всего: 21–22 дивизии. Алексеев в ноябре требовал 35, Гурко тоже, в то время, когда английских было 6, а французских 6–5. Вся совокупность условий не допускала усиления этой армии до 35, но до 26–28 усилить ее можно было; но на первом плане, итальянцы, а затем Робертсон этого не желали.

По моим расчетам 25 дивизий легко могли бы справиться с главной задачей, которая легла на Салоникский фронт. Правда часть сил пришлось бы удалить на Грецию, но, доведя до 26–28 дивизий, и греческий инцидент и осуществление оперативных целей этой армии были возможны. Но я думаю, что, прежде всего, следовало поставить Саррайля в иные условия, а еще лучше, следовало заменить другим. Вот в этом последнем и большая загвоздка, чисто партийная. Социалистический парламент в среде представителей этой политической группы поддерживал Саррайля. Мог ли он по своим качествам сделать, что следовало? На этот вопрос, естественно, очень трудно ответить. Теперь можно сказать, что он, несмотря на большие средства, ничего не сделал, а исходя из этого, ответ логический, что те, кто его знали, должны были его убрать. Англичане, русские и итальянцы только и думали, чтобы его взяли, а французы (правительство) его не трогало и не трогает.

27-VI-17

По приезду в Париж, мне пришлось прозондировать почву о Саррайле. Сочувствия к нему главной квартиры я не увидел, но в Париже его акции стояли, понятно, высоко, что и думать нечего было о каких-либо переменах. Его поддерживал Парламент, который уже готов был открыть кампанию против Бриана и Жоффра. Я так и телеграфировал. Сам по себе Саррайль красивый, немолодой и статный генерал. И дело знает, но что-то такое в нем, не искреннее. Мне он показался человеком не с сильным характером.