Записки уголовного барда

Славка с Медведем стояли на «толстомере». Далее за ними, в самом конце, скакали двое — срывщики дров. «Дрова» — это откромсанные, бесформенные корневища, иногда циклопического размера. Обрезки бревен, кусков толстых веток и всего остального, что не пригодно для распиливания на доски. Это были не те дрова, о которых рассказывал Захар, а те, что горами ползли по лотку, требуя адских усилий и снороцкй. Как хочешь, так и успевай кидать их в металлический кузов — «банку». Один срывщик стоял вверху, второй — внизу, на укладке. Иногда верхний спрыгивал помогать, если попадалось огромное корневище. Примерно каждые полчаса кузов наполнялся доверху. Цепляли стропы, и кран тащил все это вываливать в огромную дровяную гору. Поэтому, пока «банка» путешествовала, пни и коряги приходилось укладывать прямо под ноги. Вернулась — поставили. Коряги — вниз. Опять укладка, опять бегом. И так до бесконечности. До конца смены. Потом, пока бригада переодевается — подбор разлетевшихся, упавших мимо или прошедших до конца и свалившихся за последним колесом лебедки. Эти приходилось таскать вручную, катая, кантуя или волоча.

Я почему-то приглядывался больше не к тому месту, где кожилились Славка с Медведем, а к дровяному углу, про который слышал неоднократно, но увидел воочию только сегодня. Будто чувствовал, что рано или поздно окажусь там.

По всей эстакаде стоял грохот и мат. Лязгала цепь, скрипел, шуршал, пищал и хрустел поток идущего леса. Орала гигантская пила, врезаясь в бока сосновых и березовых стволов. Звенели краны. Вниз градом сыпались ба- ланы, издавая беспорядочный раскатистый стук. Работал диковинный организм — механизм, цель у которого была одна — план.

Славка с Медведем пытались вытащить «за хвост» очередной толстенный балан. Весил он не меньше двух центнеров, поэтому, невзирая на все их усилия, не поддавался. Подцепив его крючками, они медленно бежали следом, выкрикивая: «И-и-и р-раз!.. И-и-и р-раз!..» Увидели меня, но, не останавливаясь, продолжали: «И-и-и!.. еб твою мать!., р-р-раз!..»

— Стой! Останови цепь! — заорал Славка.

Кто-то рванул рубильник. Все встало. Помогать в таких случаях — закон. Навалились еще двое, потом еще. Бревно нехотя вылезло и легло по диагонали через оба борта лотка.

— Кати! Отходи в сторону!

Бревно лениво грохнулось вниз.

— Включай! Поехали!

Все бросились по местам. Мне стало вдруг стыдно и грустно. В этот миг я возненавидел Захара, возненавидел себя. В этот самый миг я понял, как хитро, как ловко и подло Захар начал строить мою лагерную жизнь по своему усмотрению. «Все в лагере, Санек, делается чужими руками...»

Вбить клин между мной, Славкой и Медведем — лучшего способа, чем он придумал, не найти. Поставить всех троих на «толстомер», но Керин и Медведь пусть работают, а Новиков — сиди, кури. То есть можешь и ты, Новиков, работать, но я тебя не заставлял. А можешь в тепляке целый день торчать. Если Славку с Медведем это устраивает, ходи, понтуйся. Результат полезный в любом случае: либо все трое разругаются и станут врагами, либо Новиков добровольно начнет работать. А Захар — ни при чем. Чуть что: «Я же хотел как лучше, но ты сам выбрал, братан, какой с меня спрос?»

— Извините, мужики, с Захаром заболтался! Тот, как сел с утра на метлу, только сейчас спрыгнул! — прокричал я сквозь грохот, вставая рядом со Славкой.

— Тут все просто. Если толстомер вдет, мы с тобой его за хвост цепляем, вытаскиваем из лотка. Медведь — с другой стороны. И — вниз. Главное, его заранее, на подходе зацепить, а то мимо кармана проедет — тащить обратно придется. Это — не дай бог! — с ходу начал учить меня Славка. — Оно когда как бывает: лес тонкий привезут — у нас работы немного. А бывает — лиственница толстенная, машина за машиной. Тогда — беда! После смены с эстакады спуститься — сил нет.

Из будки вышел Мешенюк. Он не работал, и в его обязанности входило только следить, подгонять и стоять на выключателе. Не для того, чтобы выключать в экстренных случаях, а именно для того, чтобы не дать этого сделать, если мужики не успевают сортировать с ходу. Для таких, как Славка и Медведь, он щелкал рубильником, показывая особенное к ним отношение. Для срывщиков дров никаких выключений не полагалось. Никогда, ни по каким причинам. Разве что зацепило бревном и поломало ногу. Или оторвало ее в лотке поперечиной цепи.

Мешенюк шел вдоль по эстакаде с огромным дрыном в руке, выкидывая его перед собой, как посох. Остановился напротив одного из карманов и, замахнувшись дрыном на копошащихся внизу, заорал:

— A-ну, равняй торцы! Вы что, твари, не видите, что пачка кривая?! Где эта косая крыса — Буткин?!

Из-под эстакады вынырнул парень в оранжевой каске. Это был стропальщик по фамилии Буткин, выражением лица очень напоминающий героя фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», изрекающего в конце фильма историческую фразу: «А че это вы тут делаете? Кино-то кончилось...» Хитрющий до невозможности. Один глаз его слегка косил, зубов во рту было не лишку. Шельмовато озираясь, он разогнулся и задрал голову.

— Я тут!