Записки уголовного барда

— Бормашина все равно не фурычит. Если сверлить или еще чего — это в первой колонии делают, записывайся туда. Раз в неделю отсюда водят. Дюжеву напиши заявление, если он разрешит, то на «однерке» сделают. А я — только рву. Вот тебе и освобождение от работы будет.

Он сунул клещи в кипяток и скомандовал:

— Открывай рот шире!

— А наркоз?.. Обезболивающее есть?

— С хуя ли? Со своим надо приходить, батенька. Я же спрашивал: «Принес?» Ты не принес. Значит — насухую. А хуля делать — тюрьма! А в тюрьме один наркоз — палкой между рог. Нашатырь подойдет?

Попрепиравшись некоторое время, я согласился.

— Так... рот пошире... думай о воле... о свободе...

Одной рукой он схватил меня за нижнюю челюсть, другой занес клещи и начал целить в зуб.

— Надо быстро, быстро... А то видишь, блядь, как колбас ит...

— А может, если принять — отпустит? — спросил перед экзекуцией я.

— Нет. Если принять — это уже не работа.

Он опять сунул клещи в рот. Те застучали у меня между зубами так, что, казалось, вот-вот лишусь еще и передних. Я отпрянул.

— Не ссы. Не первый раз дергаю!

Еще несколько попыток подцепить злополучный корень остались безуспешными — мешала тряска.

— Ладно, хуй с ним, с зубом. Правильно говоришь, надо раскумариться. Помоги-ка.

Он сдернул со стола флакон и протянул мне. Флакон был теплым на ощупь. Этикетки не было, и по виду он мог сойти за какую-нибудь микстуру.

Не вылезая из кресла, я попробовал театрально, двумя пальцами свернуть крышку. К удивлению, это не удалось.

— А, нет, дай-ка, — выхватил он у меня из рук, — сейчас по-другому попробуем!

Открыв дверцу шкафа и погремев его содержимым, извлек на свет огромные ржавые плоскогубцы и набросил на крышку. Раздался хруст стекла, пластмассы, горло вместе с крышкой отвалилось.

— Вот, ебаная расфасовка! — заверещал он и стал вытряхивать содержимое в фарфоровую кружку. Посудина эта, по всему видно, была широкого потребления — потемневшая от чифиря и немытых рук, она с трудом смахивала на питьевую.

— Глотнешь? — предложил он мне.

— Не-е...

— Ну и хорошо. У-у-ф...

Натужно глотая, он залпом осушил всю кружку.

— Фу-у, бля... Отпустило.

После этого начал ходить кругами по кабинету, шумно вдыхая и выдыхая. На десятом круге сел на стул и стал занюхивать кулаком.

— Какие зубы хочешь ставить? Золото нельзя. Могу только железные.

— А мне и надо железные.

— Тогда корни тем более надо удалять. Давай посмотрим этот.

Его действительно отпустило. Тряска рук ушла, движения приобрели плавный и осмысленный характер.

После нескольких попыток он все-таки подцепил мой злополучный зуб и, ворочая всем телом, потянул его враскачку. Боль была нестерпимая. На миг я открыл глаза. Прямо передо мной маячила физиономия с гримасой, точно определяющей всю гамму испытываемых мною чувств.

— Так... терпи... пошел, бля, пошел!.. А куда он денется!

Рванув напоследок по-борцовски, он издал победный звук.

— Есть, блядь!.. А хуля делать — тюрьма! Сиди, рот не закрывай.

Перед моим носом проплыл несчастный зуб. Он пихнул в челюсть кусок ваты и вытер пот со лба.

— Зуб вырвать — это как год от срока — долой. Срок — он, блядь, как зубы — все равно когда-нибудь кончится! А сейчас посиди пока... Знаю — тяжело. Знаю — больно. Терпи. Через полчаса пройдет, тогда и пойдешь.

С чувством выполненного долга он подошел к столу, сделал запись в журнал, несколько раз глянул в пустую кружку, затем на меня, мычащего и мотающего от боли головой, и стал давать советы.

— До вечера не есть, не пить, не курить. Чтобы полегче было — крой всех мысленно матом. Да-да, всех этих мусо- ров. Мне когда хуево, а хуево мне всегда, — я их всех крою. Не потому, что насолили мне сильно, а просто зэков за что крыть? Штабные мусора мне покою не дают, до всего до- ебываются: то одеколоном пахнет, то клеем, то стеклоочистителем. А с хуя ли я буду коньяком пахнуть, если у меня зарплата как у студента! Им бы мою работу хоть на неделю, посмотрел бы я, чем от них запахнет. Дергать зубы — это не то, что себя за хуй дергать. Они когда приходят со своими проблемами, не спрашивают: нравится мне работа или нет? Они только одно спрашивают: больно будет или нет? А как мне быть? Кресла нового нет, бормашина старая, инструменты дореволюционные... И вот, сделай им, блядям, «не больно». Да еще — «насухую». Вот доработаю до пенсии, брошу все, пойду в артель золото мыть. А хуля — руки вон ходуном ходят, хе-хе, — две нормы давать буду.

Я сидел в кресле, глядел в потолок, держась рукой за стреляющую нестерпимой болью челюсть, и думал о том, что сейчас надо идти в штаб и попытаться прорваться к начальнику колонии. Оправдание на всякий случай было неплохое. Чем не повод? Дескать, пошел в санчасть лечить зуб. А там только рвут. А мне бы коронки поставить, чтобы хоть сколько-нибудь зубов на свободу вынести. Врач посоветовал пойти к начальнику, потому что сам таких вопросов не решает. И так далее. А потом разговор куда-нибудь да и выведет.