Записки уголовного барда

Новиков с Богдашовым привозят в комиссионный магазин свою аппаратуру. Собинов как директор оценивает по завышенной цене. (Как будто кто-то знал ее заниженную или реальную цену!) Смотрит на заявки, поступившие от дворцов культуры. Сам им звонит. Они перечисляют деньги по безналичному расчету. Новиков с Богдашовым в кассе магазина получают наличные. Схема, в общем-то, правильная, но за одним исключением — Собинов взяток не брал. Единственный раз мы ему подарили четыре колеса для «Жигулей», кажется, на день рождения. А потому у следствия ничего не получалось.

Обманула его прокурорша. Бездарная, профнепригодная и подлая.

Говорила о детях, о семье. О том, что Новикова все равно расстреляют. Что ей нет никакого смысла остальных сажать. Наоборот — она хочет из этого дела Собинова исключить. Тем более он не местный, не свердловский. В камере держать его тоже смысла нет. Достала из сейфа паспорт, бумажник, часы, деньги, положила перед ним. После нескольких суток изолятора на Толю хлынул запах свободы.

— Ну, все, собирай вещи, поезжай в свою Уфу, к жене, к ребенку. Больше никогда с такими, как Новиков, не связывайся.

Собинов надел часы. Паспорт — в карман. Деньги — в карман. Свобода!

— Спасибо... Спасибо вам большое.

— Да не за что. Я же вижу, что ты другой человек, не из этой компании. Ты только, пожалуйста, протокол подпиши. Он нужен мне, на всякий случай — вдруг начальство спросит, почему я тебя отпускаю. Что я скажу?..

И Толя купился. Подписал, встал и с легким сердцем — к выходу.

— Ты куда, Собинов? — остановил его холодный и злой окрик прокурорши.

— Как — куда? Домой...

— Не-ет, домой тебе рано. Ты взяточник, ты должен сидеть.

Вошел конвой. Щелкнули наручники, и Толя поехал прямиком в тюрьму.

Это было несколько позже моего пребывания в камере № 2. К тому времени я в этой тюрьме уже сидел.

Шел третий день предварительного заключения. Ничего нового, только Ралдугин с каждым днем все злее. Уже начинает грозить и шантажировать арестом жены— мол, она обо всем знала, а значит, была соучастницей. Что касается детей, остававшихся без матери в случае ее ареста, так он об этом думать не обязан — пусть думают в райсобесе. После каждой угрозы вглядывается мне в глаза — как подействовало? Желание было одно — плюнуть в эту образину. Разбить башку чернильным прибором, затушить окурок между глаз. Нельзя. «Держись достойно...»

В обеденный перерыв сижу взаперти за миской баланды. Входит молодой парень в штатском. Закрывает за собой дверь, тихо говорит:

— Я тоже из опергруппы, но это не важно. У нас есть общие знакомые, вчера встречался кое с кем из них. Дома у тебя был обыск. Остальное — более-менее. Жену никто не арестует.

Кладет на стол сигареты и фотографии.

— Это просили тебе передать.

— Кто?

— Неважно.

Говорим еще несколько минут. О Богдашове нет никаких сведений. Если будет возможность, зайдет завтра. Из разговора узнаю, что по моему «делу» создана большая группа. Работает в Свердловске, Москве и Уфе. В группу входит наружка, прослушка, провокаторы, подсадные и прочие. Задача — любой ценой собрать материал большой и громкий. Находится на контроле высшего руководства МВД и идеологического отдела ЦК КПСС.

Парень уходит. Ситуация понятна.

Поздним вечером рассказываю обо всем сокамернику.

— Как ты думаешь, зачем он приходил?

— Да это засланный! Не вздумай ничего от него брать и не верь ни одному слову. Ничего через него не передавай.

Пермяков горячится, убеждает в ментовском коварстве, приводит примеры. Засыпаю все-таки при своем мнении. Считаю парня порядочным, не желающим брать общий грех на душу.

— Может, все-таки попробовать через него маляву домой передать?

— Ты что? Только через меня!

— Давай, ты по своей линии, он — по своей.

— А как ты узнаешь, через кого дошла? Головой думаешь? Тебе мент предлагает, и ты согласен. А я предлагаю — ты не хочешь.

— Ладно, напишу.

— Не сейчас. Утром перед проверкой напишешь. Ночью может быть шмон.

Встаю рано. Беру тетрадь, отворачиваюсь спиной к двери. Мелко, на узенькой полоске вывожу приветствие. Успокаиваю, как могу. Вру, что все не так страшно, что все обойдется. Еще какие-то житейские мелочи, ласковые слова... Полоска кончилась. Сворачиваю в тонкую трубочку — получается что-то вроде спички.

— Заклей в полиэтилен, — сонно советует Пермяков, — я чужие малявы не читаю.

Заворачиваю в клочок от полиэтиленового мешка, оплавляю края спичкой, протягиваю ему.

— Отдашь перед самым уходом, мало ли чего... Чтоб мне крайним не быть.

Голос коридорного за дверью:

— Новиков, готовься, на выход!..

Привычно собираюсь. Сую в рукопожатии записку. Лязгают ключи, взвизгивает дверь.

— Новиков, на коридор! Руки за спину.

Целый день допрос. Трудный, настырный. Шантаж, угрозы, полив грязью. В отношении моих знакомых то же самое.

— Они тебя уже давно сдали! Раскололись, а ты их выгораживаешь. Расскажи, и нет смысла тебя держать — пойдешь под расписку. Будешь упорствовать — пеняй на себя. Будете все сидеть на одной лавке!