Записки уголовного барда

Очередной карцер получаю за «установление связи с подельниками». Причина – чистая формальность. На самом деле – за выломившегося Вову-второхода. В подобных случаях главных участников сажают в трюм, после этого разбрасывают по разным камерам. Пять суток – это не много и не страшно, если идешь в первый раз – еще не знаешь, что это, потому есть дух романтики. Отсидев разок, понимаешь, на что идешь, оттого на душе невесело. Опять та же камерка № 2. Вши, клопы и комары уже в новом поколении. Прежние – только надзиратели.

Вечером в коридоре беготня и шум. Кто-то «крякнул» в нулевке. Судя по звукам, труп багром тащат за ворот по коридору.

– Суки беспредельные!

– Козлы!.. В хату вернемся – прокурору напишем!

Весь пост бьет по дверям кулаками. Стоит грохот –

последний тюремный салют. Вместе со всеми что-то ору. Голос мой больше всех узнаваемый, поэтому через несколько минут в кормушку гнусавит коридорный:

– Давай, давай, пвець, ари! Скоро тебе так по коридору потащат. Один раз – два раз, и тоже на актировка пайдешь!

Делю все имеющиеся в организме силы на пять и вживаюсь в уже знакомый режим. На третий день врываются двое.

– На коридор! Руки за спину.

– Куда, начальник?

– В оперчасть. Кум вызывает.

– Что, в таком виде пойдем? Переодеться можно?

– Зачем переодеться? Сюда же и вернешься.

Предчувствия нехорошие. Почему к старшему оперу?

За прошлый шум? Тогда почему сегодня? Если хотят добавить, выводить совсем не обязательно.

Шагаю в этом рубище через всю тюрьму в главный корпус. Вид концлагерный, даже идти стыдно.

– Стой здесь! Лицом к стене.

Упираюсь носом в косяк двери. Сопровождающий приоткрывает ее и докладывает:

– Товарищ майор, подследственный Новиков по вашему приказанию доставлен.

– Заводи. Сам – свободен.

Вхожу, с порога здороваюсь.

– Вон туда, – тычет пальцем в угол майор.

В углу маленькая табуретка. Сажусь, разглядываю чуни, грязные ноги, торчащие из укороченных шкер, и грязь под ногтями.

– Куришь?

– Там нечего.

– Ну-ну, нечего. А прошлый раз десять суток за что?

Объяснять и доказывать нет желания. Исподлобья разглядываю кабинет и его хозяина. Из-за большого, высокого стола глядит неприветливый человек в форме. Моя табуретка мала и низка, отчего стол майора кажется еще выше. А сам он, со сверлящим взглядом, еще страшнее.

Долго молча смотрит на меня и наконец начинает:

– Моя фамилия Маленкович. Сиди там, еб твою мать, и не думай, что я пригласил тебя чайку попить или табачком побаловаться.

– Я и не думаю.

– Не догадываешься, зачем тебя из подвала достали?

– Нет.

– Сейчас узнаешь. И на всю жизнь запомнишь, – переходит он на повышенные тона. – Ты что, сука, не знаешь где сидишь? Живешь, как хочешь? Ты в тюрьме, блядь, находишься, понял, в тюрьме!

– Я не спорю. Вы объясните, в чем дело?

– У меня тут не такие, как ты, на корячках ползали. И ты, если надо, поползешь.

Звонит телефон, Маленкович хватает трубку.

– Да!.. Говори короче…

Голос в трубке сбивчиво докладывает что-то. Майор слушает, изредка повторяя:

– Так, бля… Дальше, бля… Охуеть, бля…

Лицо его с каждой фразой мрачнеет и наливается кровью. Не отрывая трубку от уха, он из бокового ящика стола вытаскивает огромный охотничий нож.

– Что, говоришь, на лбу выколото? «Раб КПСС»? Так вот, слушай меня внимательно и делай, что я сказал! – орет он в трубку. – Возьмите его, сука, привяжите к лавке и вырежьте ножом вместе с рогами! Если ножа нет – зайдите, я дам. Или чинариками выжгите, мне по хую! Но чтоб через час этой портачки не было! Все.

Маленкович откидывается в кресло и, постукивая лезвием по краю стола, поясняет мне:

– Еще один умник нашелся, законы свои устанавливать решил. Полосатик уже, а ума нет ни хуя! Выколол на лбу – «раб КПСС». У меня такое не канает. Сейчас вырежут, и – на этап.

Снова звонит телефон.

– Да… Я же сказал: вырезать и в карцер! А лучше башку замотать и на этап.

Человек на другом конце провода продолжает что-то кричать в трубку.

– Никакой больницы, я сказал! Пусть пишет прокурору, дайте ему бумагу и ручку. Жалобу потом ко мне. Я здесь и врач, и прокурор! Писатель, бля, нашелся…

Орет он, рисуясь передо мной и «нагоняя жути».

– Так, на чем остановились?

– Я и не понял.

– Сейчас поймешь. Это твое?

Он выкидывает вперед руку со сложенным меж пальцами письмом. Теперь понятно.

– Не знаешь, что переписка запрещена?

– Знаю. Но в нем ничего по делу нет. Просто письмо домой.

– Но отправил-то нелегально.

– Да. Отправил, чтоб дома меньше волновались.

– Ах вот как! А ты знаешь, сколько мне из-за него поволноваться пришлось, а? Оно где-то на этапе спалилось, попало в управление, а мне за это пизды получать!

– Вам-то за что?

– А за то, будто здесь оперчасть ни хуя не работает! Поэтому всякие Новиковы сидят и катают письма направо и налево. Хотя должны находиться под особым контролем! А Маленкович из-за них получает выговоров пачку и пиз– дюлей тачку!

Опять звонок. Хозяин кабинета слушает и на этот раз расплывается в улыбке.

– А у меня сейчас как раз один певец сидит… Не-е, хе– хе, у меня по-другому поют. Зайди, глянь.

Входит какой-то офицерик. Разглядывает как в зоопарке.

– Что натворил?

– Письма пишет домой.