Записки уцелевшего (Часть 1)

Однажды Алеша Нестеров пригласил меня на свой день рождения. Он жил со своими родителями и сестрой Натальей на Сивцевом Вражке. Моя мать, узнав, что я иду к знаменитому художнику, велела ему передать, какое неизгладимое впечатление на нее - четырнадцатилетнюю - когда-то произвели его картины, посвященные преподобному Сергию.

Я пришел на празднество самый первый. Вышел невысокий плотный мужчина с бородкой, с острыми глазами, с характерным, неправильной формы лысым черепом. Здороваясь с ним, я скороговоркой выпалил слова матери. Он, видимо, остался очень доволен и просил ее поблагодарить.

Квартира Нестеровых по тому времени казалась роскошной. Хорошая мебель, фарфор, книги в шкафах, по стенам картины известных художников. Во второй комнате, не для обозрения всех приходящих, висели две картины художника: три монаха отдыхают под елью, и к ним подбегает лисенок, а, сзади лесная долина. И другое полотно - "Философы". Бредут вдоль лесной дороги в глубоком раздумье философ С. Н. Булгаков и священник отец Павел Флоренский...

Учился я, в общем, средне, а мог бы, кроме как по математике, получать одни "пятерки". Но тогдашняя советская педагогика отрицала пережитки прошлого, отметок вообще не было, только "удовлетворительно". Вот почему уроки я готовил лишь по математике, а по остальным предметам мне достаточно было более или менее внимательно прослушать объяснения учителя.

- Почему ты не готовишь уроков? - однажды забеспокоилась моя мать.

- Только дураки готовят уроки,- ответил я.

Примерно так же относились к школьным занятиям и мои соклассники. Многие из нас говорили:

- Были бы у нас отметки, мы учились бы совсем иначе.

Осенью 1927 года в наш класс поступила с опозданием на месяц моя двоюродная сестра Леля Давыдова.

Ее привезли родители - сестра моей матери Екатерина Сергеевна Давыдова - тетя Катя - и ее муж Александр Васильевич - дядя Альда. Их приняли в крестьянскую общину села Кулеватова Моршанского уезда Тамбовской губернии. И они с семьей жили (до поры до времени) благополучно в родовом, с колоннами, давыдовском доме. Дядя наравне с крестьянами пахал, сеял, собирал урожай. А его дочь стала жить у нас. Ей было грустно расставаться с родителями, и она вдали от семьи страшно тосковала. В классе ее прозвали Княжной. Из-за своей тоски она ни с кем дружбу не заводила, однако дома у нас, когда по субботам к нам приходили веселиться наши сверстники, она присоединялась к общей компании и играла в "сумасшедшую подушку" с тем же азартом, как и остальные. С тех пор уже много лет (с перерывом во время войны) я продолжаю с ней дружить.

Тетя Леля Шереметева с детьми собралась уезжать за границу. Еще летом в Глинково к ним являлся аккуратненький господинчик в сером костюме, в крагах, с остренькой бородкой. Это был ее родственник, сотрудник эстонского посольства, с детства в нее влюбленный. А тогда иностранцы могли разъезжать где хотели.

Любопытно, что однажды поздно вечером Петруша и я обнаружили под открытым окном их избушки сидящего на корточках молодого неизвестного. Сразу поняли, что это шпик, погнались за ним, но догнать не сумели.

Господинчик фиктивно сочетался браком с тетей Лелей. Каким образом четверо ее детей были признаны и его детьми - не знаю. Дело с оформлением отъезда пошло, как у нас полагается, медленно. Весь сентябрь Шереметевы прожили в Глинкове, а потом нашлись добрые люди - приятельница моего .дедушки Елена Сергеевна Петухова с сыном: они их приютили. И только в ноябре Шереметевы смогли уехать. На Белорусском вокзале их провожало человек пятьдесят, в том числе и два шпика. Об их дальнейшей жизни рассказывать не буду, скажу только, что вряд ли оба младших сына тети Лели - Петруша и Павлуша, если б остались в нашей стране, уцелели бы.

И СВЕТЛОЕ И ТЕМНОЕ

1.

Заработка отца явно не хватало. Очень уж много у него набралось иждивенцев, случалось, до 12 человек, поэтому в еде и в одежде соблюдалась строжайшая экономия.

В те годы выходила "Финансовая газета", и старый знакомый отца сотрудник редакции предложил ему писать заметки и статьи на финансовые темы. Отец написал своему брату, дяде Саше в Америку и с того времени стал получать американские финансовые журналы. По вечерам он писал статьи, вроде: "Бюджет Бельгии", "Финансовое положение Канады" и т. д. Из осторожности он их подписывал только своими инициалами - М. Г.

Моя мать говорила, что когда он возвращался с работы, она по его лицу сразу догадывалась - статья напечатана и какую именно сумму он получил: три рубля, пять рублей или даже больше.

Между тем в Сергиевом посаде едва сводили концы с концами многодетные семьи дяди Владимира Трубецкого и дяди Алеши Лопухина.

Прельстившись большим заработком, дядя Владимир перешел в оркестр Сергиевского ресторана. Подвыпившие компании передавали музыкантам деньги, подносили им вина и водки. А водка недавно была введена в продажу - в честь председателя Совнаркома товарища Рыкова, и ее окрестили - "рыковка". Новая служба была для дяди Владимира тяжела и противна, он поневоле пристрастился к вину.