Записки ведуна. Утопленник Васька и другие истории (СИ)

С первой башни и начал сразу. Дело-то недолгое - нужными ключами двери открыть. Иду себе, травы собираю каждой башне свои, мотивчик заклинательный мурлыкаю под нос, а за спиной слышу, как души в небо уходят, и хорошо так становится, благостно… Паломникам не до меня – у них служба, а до туристов мне дела нет: им делать не хрен, ходят – пялятся, а у меня работа.

Обошёл весь монастырь против солнца, на первой башне кольцо замкнул, на труд свой поглядел: красота! Куда лучше вышло, чем я ожидал. Башни открыты, стены тоже, души в сиянии в небо чистое уходят, только те остались, кто ещё срок свой не отбыл. Да и им веселей стало - надежда появилась уйти, как время придёт.

Монах тот задержался, ко мне подлетел. Аура светлая, солнечная, хоть одеяние чёрным осталось.

- Благодарим тебя, - улыбнулся так скромно. – Благословил бы, да не могу: не в нашей ты епархии.

- Да не страшно, - отвечаю. – Вы по-доброму попросили, я по-доброму и помог. Живите теперь.

Он снова улыбнулся тихонько и к своим на небо отправился. А я на валун здоровый лёг, что возле родника был: на солнце греться, силы восстанавливать. Народ идёт мимо, косится, а не пристаёт никто, да и ладно.

Отогрелся, в монастырский двор зашёл – не через главные ворота, а боковые, для местных нужд, - пирогов взял, кваса, перекусил и дальше гулять отправился: деду подарок какой поискать.

Но осталось у меня ощущение, что придётся ещё к монастырю вернуться. Не закончена моя работа тут.

Чутьё меня не подвело.

На третий день пошёл я в посёлок короткой дорогой. Тихо идти, навки почти все делом заняты у старшой, никто по лесу рядом не идёт, дразнилки не дразнит.

Но окликнули они меня. Пораньше, чем до советного камня дошёл. Вдвоём показались, молча поманили.

Серьёзные обе, не до шуток им.

Я канаву перепрыгнул, на взгорок поднялся и пошёл, куда повели. Вели недолго - от дороги метров двадцать. Две сосны сухие, от одного корня, а на нижних ветвях колыбелька с душой младенческой. Спит душа, пока человечья ещё, а уже навье над ней власть берет потихоньку – зелень по тельцу проскальзывает. Мать от дитя отказалась, аборт сделала поздно, когда уж почти родиться должен был, да ещё и прокляла вдогон, что жизнь ей испортил. Не каждому такую смерть пожелаешь – заживо на куски разорванным быть, так хоть отпустить душу по-человечески. Примут его на небе, заслужил он. А здесь оставить – станет неприкаянным по лесу шататься: не лешак, не человек. Ни к чему это.

Посмотрел я, к навкам обернулся.

- Забрать могу, - говорю. – В храме очищу и отпущу на перерождение.

Они попереглядывались, потом кивнули.

- Бери, - говорят. – Старшая разрешила.

Ещё бы не разрешила – мальчишка это. На кой он им сдался. Была бы девочка – даже не показали бы.

А душа глазёнки открыла и еле поймать успел: шустёр! Зажал его в кулаке тихонько, крестом серебряным прикрыл, чтобы тихо сидел, и пошёл в храм.

Подошёл к воротам, душу в кулаке держу, а внутрь идти не охота: не любитель я таких мест, хоть и крестил меня дед в детстве. Но мальца отпустить надо, тяжко ему.

Собрался я с духом и пошёл.

Народа внутри – тьма. И туристы, и монахи, и паломники, и гастарбайтеры, что ремонтом занимаются… Поднялся по ступеням, внутрь зашёл. А там половина музей, половина – храм действующий. Я по музею прошёл, таблички почитал, у дверей, где народ мучили, постоял, проверяя – чего дважды сюда заходить? Сразу всё и сделать, коль на то пошло. Но не было там душ, все сгинули, потому как без веры жили и умирали. И пошёл я мальца отпускать.

Зашёл в храм и опешил от неожиданности слегка: на три части он поделен и мне в каждой надо щиты снять. И всё бы ничего, только слева от входа всяким товаром торгуют: свечки, иконки там разные. И народ там стоит, смотрит, покупает. Вот ведь задачка…

Эх, ладно. Пока везёт, рискну.

Прошёлся туда-сюда, настроился, ключи нашёл и улучил момент, справа-слева сделал всё как нужно.

И центр мне остался, где и душу выпустить надо. Встал там, голову задрал, словно иконостас оглядываю, а сам опешил: прямо над алтарём висит себе люстра-дура и мощно так всё и закрывает. А наверху, под куполом, где белить хотят, – лик нарисован. И не будь этой люстры – уходили бы души себе спокойно и храм бы силу от земли принял как должно, святым бы стал…

Постоял, пожалел, что не в моей власти эту хрень с цепей снять. Оглянулся на монастырских, там народ поредел, да в мою сторону уже поглядывают: что за странный тип тут шатается. Собрался я с духом, открыл проход как смог – надо дело до конца довести. Да и мальца всё равно отпускать надо. Поднёс кулак к губам, прошептал мальцу напутствие, проклятие с него снял, дорожку подсветил, да и отпустил. Порхнула душа птичкой радостной, в свет ушла. Завершил я всё жестом нужным, чтобы не закрылся выход, обернулся, и вовремя – идут уже ко мне.

Я морду кирпичом благостным - и к выходу, как ни в чём не бывало. Типа просвятился духом святым.

А монашка наперерез.

- Простите, - говорит, - а что это вы делали?

- Ничего, - с улыбочкой ей так отвечаю, - красиво у вас.

И напрямик на выход, пока она в себя не пришла.