Записки Виквикского клуба

В этом самом НИИ они и встретились потом с моей мамой, которую тогда звали просто Тоней, хотя она и в то время уже носила очки в тоненькой золотистой оправе. Я специально об этом упоминаю, потому, что папа любит шутить на этот счет: "Твоя мама, Виктор-помидор, даже в глубокой молодости была настолько строгой особой, что ее звали не иначе, как Антонина Петровна или товарищ Лозанцева". Не знаю, как уж оно обстояло "в глубокой молодости", но, когда дело касалось меня, строгости у моей мамы было с избытком.

Поскольку папа с мамой работали вместе, то и знакомые и всякие там взрослые проблемы у них были общими. И вот, когда они их обсуждали, папа начинал горячиться, говорить все громче, взмахивая руками, а мама, наоборот, отвечала ему, не повышая голоса, чуть-чуть улыбаясь. Кончалось, как правило, тем, что папа с возгласом: "Нет, с тобой абсолютно невозможно говорить!" - удалялся в другую комнату, громко захлопывая дверь. Через две минуты он возвращался, они с мамой смотрели друг на друга и принимались хохотать.

По-настоящему они, по моим наблюдениям, не поссорились ни разу, хотя я знаю, что у других родителей так случается. Например, родители моего друга Леньки Кузовлева ссорятся чуть ли не каждый день. Как-то я спросил маму, почему они с папой, едва поссорившись, тут же мирятся. Она ответила: "Зачем же нам себе жизнь укорачивать, если в главном мы сходимся". Я не понял: "В чем - в главном?" - "Во всем", - засмеялась она.

Поэтому я очень удивился, когда однажды папа с мамой вместе явились в неурочный час, хмурые и молчаливые.

Мама приказала мне собрать в портфель все учебники, а сама принялась укладывать мои вещи в чемоданчик, с которым меня отправляли к бабушке. Когда я поинтересовался, к ней ли я еду, папа резко меня оборвал: "Куда тебе скажут, туда и поедешь!"

Мама сдержанно попросила его "не срывать дурное настроение на ребенке, который абсолютно не виноват, что его отцом овладела охота к перемене мест, представляющая собой, как известно, род недуга". Лишь этим недугом, продолжала она, наполняя чемодан моими рубашками и трусами, можно объяснить удивительный эгоизм, с которым некоторые люди готовы ради собственного удовольствия сорваться с места и сорвать других, хотя у этих других могут быть свои собственные планы. "Но, конечно, для этих гениальных людей планы простых смертных не имеют ни малейшего значения".

Папа, как у него водится в минуту волнения, взъерошил обеими пятернями свои светлые курчавые волосы. Сделав этот непременный жест, он прижал обе ладони к груди и горячо заговорил:

- Тоня, ну при чем тут гениальные люди и простые смертные! Неужели мне заново нужно объяснять тебе элементарную аксиому: если дела хорошо складываются у меня, значит, они хорошо складываются у всей нашей семьи. Неужели тебе это все еще не ясно?

- Аб-со-лютно ясно! - холодно отчеканила мама. - Важно только, как складываются дела у тебя, а как они складываются у меня, на это можно наплевать и забыть.

- Не наплевать, а разумно рассудить, что важнее для нас.

- Пожалуйста, не подавай дурных примеров Виктору, не кричи. Он и так последнее время распустился до безобразия.

На всякий случай я не очень громко буркнул:

- Ничего я не распустился.

Они меня не услышали, им было не до меня. Решалось нечто очень важное, и я надеялся догадаться, что именно, до того, как меня выдворят из дома. Куда это папа хочет сорвать маму, не считаясь с ее планами? Мама всегда в подобных случаях иронизировала насчет "гениальных людей" и "простых смертных", подразумевая в первом случае папу, а во втором себя. Насчет ее планов я тоже кое-что слышал. Осенью она собиралась защищать кандидатскую диссертацию. Папа-то уже работал над докторской диссертацией, кандидатскую он защитил почти сразу после института.

- Не понимаю! - воскликнул он, опять запустив все пальцы в свои кудри. - Просто не понимаю! Неужели тебе самой не интересно?

Мама защелкнула крышку чемодана и выпрямилась.

- Может быть, мы все это обсудим без Виктора?

- Ну хорошо, хорошо, - сказал папа, подхватывая чемодан. - Идем, Виктор.

Мы спустились со своего тринадцатого этажа, и я совсем расстроился. В пятницу, да еще в такой теплый майский день, уезжать от ребят и начавшего зеленеть парка! Пропала суббота, пропало воскресенье, которых всегда ждешь не дождешься. А мы-то с Ленькой размечтались!

Я было заикнулся, что хочу забежать к Лене Кузовлеву предупредить его о внезапном отъезде, но папа раздраженно прикрикнул на меня, и я покорно полез в наш беленький "Москвич", в знак протеста - на заднее сиденье.

2. ...И НАЗОВЕМ "ЗАПИСКИ ВИКВИКСКОГО КЛУБА".

У бабушки я на этот раз пробыл необычайно долго - больше трех недель, - причем за весь этот срок папа с мамой известили нас лишь один раз. И сколько я ни допытывался у бабушки Прасковьи, что все это значит, она неизменно пожимала плечами: "Откуда мне знать, Витенька? Может, на работе у них что-то такое эдакое, не для нашего с тобой ума, может, еще что. Значит, нам с тобой знать пока не положено. Придет срок, скажут".