Записки военного врача

«Дошла очередь и до меня», — подумал я. Но в это время в репродукторе раздался ровный, но обеспокоенный голос:

— Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Сигнал немедленно продублировали по госпиталю. Истошно завыли местные сирены. Было семь часов тридцать минут вечера. Вот уже несколько дней подряд немцы в это время пунктуально принимались бомбить Ленинград.

— Опять! — схватилась за виски Кувшинова. — Боже мой!

— По местам! Раненых в бомбоубежище! — распорядился Муратов.

Схватив с вешалки противогаз, он выбежал из ординаторской.

На улице забухали зенитки. Донеслись глухие разрывы бомб.

— Первое носилочное звено! — кричал в коридоре политрук Скридулий. — Второе носилочное звено!..

Санитары, медицинские сестры и врачи несли тяжелораненых в бомбоубежище. Едва разместили людей по отсекам, как сильный удар потряс здание. Потух свет.

— Кажется, где-то около нас, — послышался женский голос.

— Да… метров сто, не больше, — прикидывал кто-то в темноте.

Чиркнули спичками. Заработали «жужжалками» — карманными фонариками.

В отсеке появился начальник бомбоубежища Тихомиров с «летучей мышью».

— Куда легла? — спросили одновременно несколько человек.

— Кажется, в мост Строителей…

После отбоя воздушной тревоги Муратов получил приказ: к утру перевести наше отделение из третьего этажа на второй, чтобы ускорить переноску тяжелораненых в бомбоубежище во время налетов.

Переезд закончился на рассвете. Стали располагаться в новой ординаторской из двух смежных комнат: в маленькой — Муратов и я, в большой — Горохова, Наумченко, Кувшинова и Звоницкая.

Пришли Ягунов и Долин.

— Еще одно такое переселение, и руки отвалятся, — заметила Наумченко.

— Ваше отделение, Петр Матвеевич, теперь будет называться восьмым, — сказал Ягунов, как бы не слыша реплики Наумченко. — Развертываем еще два отделения. Сегодня ожидается много раненых.

— А вы, Валентина Николаевна, — обратился Долин к хирургу Гороховой, — назначаетесь начальником седьмого медицинского отделения. Зайдите ко мне через полчаса.

В дверях Ягунов обернулся:

— Кто переутомился, пусть немедленно подаст рапорт. Направлю… на Южный берег Крыма!

И, бросив косой взгляд на Наумченко, вышел.

Солдат Павлов и тетя Даша

 операционной негромкие возгласы:

— Кохер!

— Ножницы!

— Палочку с йодом!

— Салфетку!..

Все, что просит Муратов, ему быстро подает операционная сестра Ирина Тертышникова, студентка третьего курса медицинского института.

Петр Матвеевич оперирует спокойно. В войну с белофиннами он был начальником хирургического отделения военного госпиталя. Потом работал в клинике профессора Самарина, в больнице имени Ленина.

До поздней ночи наши ординаторы под руководством Муратова, у которого золотые руки, удаляют неглубоко засевшие осколки, накладывают гипс, делают сложные перевязки.

Какую радость испытала Наумченко, когда впервые самостоятельно удалила небольшой осколок из ступни раненого.

— Смогла!

Надежда Никитична Наумченко, которую раненые называют доктор «Вот и всё», — самый молодой врач в нашем отделении. Как только раненые начинают стонать или кричать, Надя неизменно говорит:

— Сейчас все пройдет! Вот и всё, детка!

Накануне войны Надежда Никитична закончила Педиатрический институт. Однако детей лечить Наде не пришлось: началась война, и она оказалась в военном госпитале.

В моем ведении две палаты. В одной из них вызывает тревогу Павлов, с которым я встретился еще в приемном покое.

— Малость ногу попортило, — сказал он тогда.

Эта «малость» оказалась осколочным ранением в левый коленный сустав.

Степан Иванович Павлов — старый кадровый рабочий и солдат. Он дрался с немецкими полчищами® первую империалистическую, сражался в гражданскую войну. Несмотря на свои пятьдесят пять лет, старый солдат Степан Иванович в третий раз встал на защиту Родины.

Старший по возрасту в палате, он пользовался любовью и уважением. Раненые ласково называли его Папаней.

Сердечное отношение к Папане началось с рассказа о том, что ему «очень повезло в добровольческом пункте», куда он явился на второй день войны.

Там Павлову отказали:

— Отец, в ваши годы в армию — нельзя!

— Кто же спорит! — согласился Павлов. — Но я не в армию прошусь, а в народное ополчение. Что же я — не народ, что ли?

Аргумент Павлова сработал.

Степан Иванович — человек редкого обаяния и простоты. Если в палате возникали споры и разногласия, Павлов всегда умел мягко и тактично все «поставить на свое место».

Состояние здоровья Степана Ивановича ухудшалось. В палате с нескрываемой тревогой наблюдали за ним. Он без стона и крика переносил трудные перевязки, а ночами молча лежал с открытыми глазами. На бледном, осунувшемся лице выделялась русая бородка, запорошенная сединой.

— Доктор, — шепнул мне Вернигора во время обхода, — товарищи просили узнать: будет жив Папаня иль как? Шаль его, хороший старик.