Фотография ходила по рукам раненых. Каждый держал снимок бережно, как малую птаху. Смотрел, вертел, давая оценку.
— Да, молодец! Эх, обнять бы такого!..
— Братцы! Очень похож на моего Петьку!
— Без отцов растут… Что поделаешь — война!
А на обороте фотографии — три надписи:
«Папа, убивай немцев! Андрюша».
«Товарищ цензор! Эти каракульки нацарапали вместе с сыном. Если карточка выпадет из конверта, отправьте, пожалуйста, ее по адресу: Пятигорск, Теплосерная ул., д. 36, кв. 4. Е. Л. Поповой. Буду очень благодарна».
Просьба была понятна. В ней завуалированное беспокойство матери: не изымут ли эту фотографию.
И сбоку надписи краткий ответ: «У нас ничего не выпадает». Чуть выше — штамп: «Просмотрено военной цензурой. Ленинград. 160».
Много с тех пор утекло воды. Но время сохранило фотокопию с этого снимка.
Госпиталь продолжает работать в напряженной обстановке осажденного города. Бедам, кажется, не будет конца.
Госпитальные запасы топлива тают с каждым днем, дрова для печей выдают предельно скупо. Ходячие раненые спят в шапках, поверх одеял — шинели.
В палатах понемногу исчезают стулья, табуретки, прикроватные тумбочки, доски из-под матрацев. Раненые называют это «приварком» к дровам. С этим «приварком» запаса дров должно хватить до середины января.
И все-таки раненые строго выполняют постановление старостата палат: из дровяного пайка от каждого отделения ежедневно выделяют по два полешка для отопления «оранжерейной» палаты.
События одного вечера и ночи
Сегодня я опоздал к началу на три минуты. Дверь закрыта. Опоздал — пеняй на себя. Однако мне повезло. Врач Зинаида Светлова подошла со свертками диаграмм. Постучалась в дверь.
Я попытался юркнуть на конференцию за спиной Светловой. Но не тут-то было. Это заметил Ягунов:
— Грачев! Вы почему опоздали и вошли без разрешения?
— Виноват!
— После конференции явиться ко мне! Садитесь.
В аудитории как бы прошелестел ветерок. «Будет мне бенефис», — подумал я. Это слово «бенефис», с легкой руки Савицкого, вошло в терминологию госпиталя. Под ним понимали ягуновский «разнос».
На трибуне начальник седьмого отделения хирург Горохова. Тема ее доклада: «К методике тренировки ходьбы раненых в тазовой повязке с целью подготовки их к эвакуации».
Очень важный и актуальный вопрос. Дело в том, что лечение переломов бедра проводилось по общепринятому принципу щадящей терапии — дать больной ноге полный покой гипсованием до пояса. Но для этого требовалось лежать продолжительное время: от двух до шести месяцев. Такое длительное лежание сопровождалось довольно часто неприятным осложнением: жизненный тонус раненых падал, мышцы атрофировались, терялся аппетит, психика была в состоянии депрессии.
— Какое там самочувствие! — жаловались раненые. — Лежим бревно бревном! И конца-края не видно…
И вот теперь Валентина Николаевна Горохова предлагает учить раненых ходить раньше принятых сроков. Тем более что условия перевозки по Дороге жизни позволяли эвакуировать только тех раненых, которые в пути могли хоть немного передвигаться и сидеть. Схематично говоря, метод Гороховой сводился к следующему: медицинская сестра спускала загипсованную ногу раненого на пол. Больной садился. После тренировки в сидячем положении раненого ставили на костыли — приучали ходить по ровному полу, а потом и по лестнице.
Конечно, предложение Гороховой было смело и необычно. Да и сами такие «ходоки» чувствовали себя неуверенно, боясь сломать ногу. А часть из них относилась к такому методу даже с возмущением. Командование госпиталя, руководствуясь существующими нормами и показаниями, не разрешило эвакуировать раненых в тазовом гипсе. Подготовка их оставалась прежней — длительной. Но Горохова продолжала такие тренировки на своем отделении. Кто был прав? Раненые, командование госпиталя или хирург Горохова. Об этом речь позже.
Несмотря на то что конференция закончилась поздним вечером, «бенефис» от Ягунова я получил…
А в полночь меня разбудил работавший в нашем госпитале Владимир Андрианков:
— Сколько у вас патронов к нагану?
— Двадцать.
— Быстро одевайтесь!
— Что случилось?
— Есть предположение — немцы выбросят десант…
Для охраны госпиталя каждую ночь назначался караульный патруль. В эту ночь он был усиленный.
В числе других я облачился в валенки, полушубок, шапку-ушанку, теплые рукавицы. Поверх полушубка кобура с наганом.
Мой маршрут по Менделеевской линии. От госпиталя до набережной Невы и обратно. Смена — через час.
Ночь. Непробиваемая тьма. Лишенные света дома. Гулкие и размеренные звуки метронома — бьется сердце Ленинграда.