Записки военного врача

Он родился в бедной крестьянской семье, в селе Черное, что на берегу Ладоги, под Шлиссельбургом. Окончил четыре класса сельской школы. Первый шаг в самостоятельную жизнь сделал четырнадцати лет, когда нужда погнала его на ситценабивную фабрику в Шлиссельбурге. Фабрика для крестьянского паренька была сущим адом. Не выдержав, Федор через два года вернулся в родную хату. Стал работать с рыбаками на бурной Ладоге. В первую империалистическую — солдат. Три года фронта. Фронт многому научил молодого Луканина. Понял он, по его словам, «где верх, где низ». В июне семнадцатого года — тяжелое ранение. Госпиталь. Ограниченно годен к военной службе. Эвакуация в Петроград. Назначен в нестроевую команду — охранять военные склады на Суворовском проспекте. В Октябрьские дни Луканин в рядах красногвардейцев, штурмующих Зимний дворец. Дальше — события, полные неповторимого революционного пафоса. Гражданская война мотала его с фронта на фронт. Нарва и Псков. Дрался с юденическими бандами под Петроградом. Потом события революции занесли его в дальние дали, в Сибирь, на борьбу с Колчаком. Гнал с советской земли белополяков, участвовал в подавлении кронштадтского мятежа. Две войны, две революции, героические предвоенные пятилетки вместила биография этого человека.

Война с гитлеровской Германией застала сорокашестилетнего Луканина заместителем директора одной из ленинградских фабрик. Подал заявление с просьбой направить на фронт. Но командование назначило его комиссаром военного госпиталя.

Дмитрий Иванович Смирнов курил на кухне и смотрел невидящим взглядом в одну точку.

Вошел Ягунов.

Смирнов попытался было спрятать окурок, но поздно — начальник заметил и сделал повару замечание: на кухне курить нельзя.

— А где мне курить, товарищ начальник? — раздраженно сказал старик. — Я здесь с утра до вечера.

— Чем в обед накормили раненых?

— Ржаной нашей. По меню…

— Вашей кашей, Смирнов, только обои клеить!

— А что я из такой муки могу сделать, по-вашему? Антрекот? Продуктов-то хороших не даете!

— Из хороших всякий дурак приготовит!

— А я из плохих не учился готовить…

— «Не учился»! — вскипел Ягунов. — Души нет в работе! Забыли, кого кормите!

— А вы не кричите! Я вам в аренду на это не сдавался! Не нравлюсь, прошу уволить. Подам заявление — хоть сейчас…

— По этому вопросу зайдите ко мне в шестнадцать ноль-ноль.

Ягунов вышел.

Вскоре на кухне появился Луканин.

— Начальник был? — спросил он Смирнова.

— Да.

— Попало, наверное?

— За что попадать-то? Да я и не из пугливых…

— Вот что, Дмитрий Иванович. В третьем медицинском отделении, пятая палата, находится легкораненый — Андрей Пухов. Он знает, как из ржаной муки хорошую кашу приготовить. Посоветуйтесь с Пуховым, поучитесь…

— Я в советах не нуждаюсь, товарищ комиссар!

— Не о вас речь, раненые нуждаются. Требую выполнить мое распоряжение!

В шестнадцать ноль-ноль Смирнов побывал у начальника госпиталя и вернулся от него красный, словно был в бане.

— Уволился? — встревожился я.

— Куда там! Приму, грит, заявление об уходе, когда кончится война. Дельный человек!

Потом на кухню пришел раненый Пухов, коренастый, приземистый человек лет тридцати, с веснушчатым, округлым лицом.

— Здравствуйте, товарищи! — приветливо сказал он. — Комиссар меня прислал. Кто здесь повар?

— Я, — насторожился Смирнов. — А дальше?

— Дальше не будет. А будет ближе. Что ж ты, братец, обмишурился! Мастер, наверное, всякие фигли-мигли делать, а вот простую кашу приготовить — ни тпру ни ну! Чудно! Да это же плёвое дело!

— А ты можешь? — с ехидцей прищурился Смирнов.

— Совладаю. Ты какой области, батя?

— А тебе какое дело?

— Да ты бомбой не смотри, чумичка! У нас в Тамбовской из аржаной муки такую кашу готовят — разлюли малина!

— А ты готовил?

— Еще бы! Давай, батя, обмундирование. Покажу…

Пухова облачили в куртку, передник, поварской колпак.

— Ну, смотри, сват, голубые глазы! Учись, пока я жив. Перво-наперво, — Пухов засучил рукава, — берут, значит, воду. Потом…

Через час Смирнов был «положен на обе лопатки». Пухов приготовил такую кашу, что старик только кряхтел, когда пробовал.

А вечером Дмитрий Иванович ходил понурив голову и слегка покачиваясь. От него за версту несло одеколоном.

— Где вы успели «замусориться»? — спросил я старика.

— С горя, доктор. В парикмахерской. У Бабурина… побрился! Тройной одеколон с водичкой. Получается вроде молока.

Когда я принес Ягунову на утверждение очередное меню, у него сидел комиссар. Вслед за мной появился Савицкий и доложил, что двое старост пятого отделения и политрук Иванов просят принять их.

— По какому вопросу?

— По поводу ржаной каши…

— А почему старосты двух палат? Каша ведь, кажется, на совести одной?

— Не знаю.

— Вы всё должны знать, прежде чем докладывать! Передать, я приказал явиться не старостам, а тем, кто отказывался есть кашу! Понятно? — Голос Ягунова звучит резко.

— Так точно! Сейчас передам…

— Подождите, товарищ Савицкий, — вмешался Луканин. — Сергей Алексеевич, нам все-таки надо их принять, — мягко и тихо заметил Луканин.

— Почему?

— Послушаем, что скажут.