Записки военнопленного

Следующая остановка была моей. Ленинский федеральный суд Адмиралтейского района Санкт-Петербурга. Увидеть здание снаружи не удалось — автозак заехал во двор не отличимый от любого двора в старом жилом фонде. Разве что стены отштукатурены и положен новый асфальт. По команде конвойного я выпрыгнул из автозака, за мной последовали ещё двое арестантов, нас соединили наручниками в живую цепочку, — правая рука одного пристёгнута к правой другого (чтобы было неудобно бежать), — и повели в конвойное помещение.

В каждом российском суде есть конвойное помещение, располагаемое обычно в подвале или на первом этаже. Сюда привозят арестантов для участия в судебном процессе, отсюда их увозят обратно в СИЗО и КПЗ, здесь они находятся во время кратких перерывов заседания. Конвойка в Ленинском состояла из небольшого коридорчика, комнаты отдыха конвоиров оснащённой диваном, телевизором и стационарным телефоном, трёх камер с деревянными скамейками и туалета. После обыска меня заперли в камере, и до начала судебного заседания я мог отдохнуть. Оставалось полчаса.

Судебное заседание назначили на 12.00. Ещё ничего не произошло, а я уже чувствовал себя крайне уставшим, был вымотан семичасовой поездкой. Нервные переживания и бессонница, психологический дискомфорт, холод и травля выхлопными газами в собачнике, а потом тошнотворная часовая гонка в душной тесноте автозака почти исчерпали ресурс сопротивляемости организма. Думалось, здесь не обошлось без дьявольского логически выверенного умысла: условия доставки в суд были организованы таким образом, чтобы к началу процесса выжатый как лимон подсудимый был неспособен к энергичной защите и адекватному пониманию происходящего.

Без пяти минут двенадцать камеру открыли, и я вышел в коридор. Спереди на руках защёлкнулись наручники, двое конвойных взяли меня с обеих сторон под руки и в сопровождении ещё четверых судебных приставов мы вышли на лестницу. Полтора десятка ступеней вверх, поворот направо и я оказался в просторном холле зала судебных заседаний № 1.

Здесь было многолюдно. Повсюду десятки людей — журналисты, свидетели, подсудимые, родные и адвокаты, случайные зрители, агенты в штатском. Моё появление вызвало всеобщее оживление: шум голосов резко усилился и, попав под прицел оцепляющих меня кольцом корреспондентов, я на секунду ослеп от фотовспышек. Входя в зал, я краем глаза заметил ведущих съёмку из холла телеоператоров.

Зал судебных заседаний оказался большим — площадью более ста квадратных метров. Я находился в стальной клетке, справа от меня возвышалась массивная судейская кафедра, сейчас пустая. Над кафедрой висел двуглавый орёл — герб Российской Федерации. Прямо посередине зала стоял длинный стол для представителей защиты и обвинения — адвокатов и прокуроров. За ним у противоположной стены — столик ведущего протокол секретаря процесса. Слева протянулись ряды стульев предназначенных для зрителей, первый ряд занимали подсудимые, находящиеся под подпиской о невыезде. Яркий солнечный свет вливался в огромные окна, подчёркивая чистоту и белизну интерьера. На подоконниках стояли горшки с комнатными цветами. Высокие белые потолки, свежий воздух, нарядно одетые люди — здесь всё резко контрастировало с обстановкой тех мест откуда я прибыл. После полугодового прозябания зал суда представлялся роскошным. Это не могло не добавить скованности: так, как я, наверное, ощущали себя простые русские крестьяне, с декларативно-политическими целями иногда привозимые в сверкающий золотом Зимний императорский дворец.

Устроившись на скамье подсудимых, я оглядел собравшихся. Лицом ко мне сидели прокуроры: уже знакомая сексуально-обворожительная Кузнецова, — русые волосы собраны в косу, на белых щеках румянец, правильный овал лица украшают чистоты драгоценного камня небесно-голубые глаза, — и руководитель группы обвинителей Алексей Бундин — плотный пятидесятилетний мужчина с полным красным лицом, короткой стрижкой светлых волос и блестящими очками в тёмной оправе. От него веяло угрозой, но не физического свойства, как например, от Медведя, а неумолимой силой бюрократического аппарата — силой карательной государственной машины. В горпрокуратуре он считался одним из самых жёстких и негуманных обвинителей, участвовал, как правило, в процессах особо важного значения. Параллельно с судом над Ш-88, он сейчас поддерживал обвинение на громком процессе по делу депутата петербургского законодательного собрания Юрия Титовича Шутова, и потребовал там пожизненного заключения сразу четырём подсудимым. Я не мог не чувствовать к нему ничего кроме презрения и ненависти. За его спиной стоял призрак ГУЛАГа.