Записки военнопленного

Неприятности начались внезапно. Оперативник Стебенёв был в отпуске и не мог нам помочь, а быть может и не стал бы помогать, хотя мы выплачивали ему солидную сумму за камеру. Я даже думаю, что сотрудники администрации учреждения специально разработали такую тактику — делая жизнь арестантов предельно нестабильной, они создавали предпосылки для получения ещё больших взяток. И те, кто решал вопросы с администрацией, были подвержены «взрывам» и разнообразным «подставам» мусоров даже в большей степени, чем никому ненужные неплатёжеспособные «сироты» из бомж-отелей. Короче говоря, нас с Петей внезапно назвали с вещами на выход и перевели в другую камеру — расположенную прямо напротив, 769. Пока Стебенёв был в отпуске, закреплённые за ним камеры находились в распоряжении другого опера, и он просто продал нашу камеру одному бандиту из средней по значению бригады. Мы не платили этому мусору и резон помочь нам, вернув наше жильё, он мог увидеть, только получив немалую сумму. А поскольку он уже получил гонорар от нового хозяина 791, то взывать к справедливости было бессмысленно — до наших проблем никому не было дела. Оставалось ждать возвращения Стебенёва, хотя я был уверен, что опера между собой всегда найдут согласие, а зэки останутся для них только разменной монетой и средством извлечения новых прибылей. Значит, нужно было готовиться либо к новому переезду, либо оставаться в 769. Но последний вариант был абсолютно неприемлем для нас.

Впервые я оказался в настолько откровенно бомжовской хате. Тёмно-пыльная гробница 769 не походила на жилое помещение, но выглядела как грязный сырой подвал. На чёрных стенах висели обгоревшие оборванные картинки с обнажёнными девушками из глянцевых журналов, а под ними непрерывно шуршали клопы. Из сломанного окна дул пронизывающий сквозняк, а по грязному полу были раскиданы большие куски застывшего бетона и половинки кирпичей (видимо, кто-то пытался продолбить стену, пробив дыру в соседнюю камеру). Вместо мусорного ведра бывшие жильцы 769 использовали пространство под кроватью, и там всё было завалено смятыми газетными листами, рыбьими костями, окурками и пылью. Унитаз же словно был перенесён из бесплатного советского общественного сортира вместе с железной раковиной умывальника десятилетия назад потерявшей свою эмаль. Освещение представленное торчащим из-под потолка проводом с вкрученной в патрон перегоревшей лампочкой не функционировало, и нам пришлось приложить немало усилий для его починки.

Приготовление пищи становилось серьёзной проблемой, потому что розетка замыкала и искрила, представляя реальную опасность поражения электрическим током. Окна бомжатника выходили не на набережную Невы, а на расположённую во дворе помойку СИЗО, где среди тысяч пустых консервных банок копошились сотни отвратительных серых крыс.

В общем уже после 20 минут нахождения в 769 мы с Петей поняли, что жить здесь не сможем и, схватив мобильники, начали дозваниваться до Медведя с криками о помощи. Выслушав нас, Витя пообещал решить вопрос в течение дня, и мы даже не стали распаковывать вещи, ожидая спасительного стука в дверь. Прошли три тоскливых безрадостных часа, и вдруг дверь камеры отворилась и на пороге появилась коренастая фигура Медведя.

— Ну что, готовы? — спросил он. — Тогда пошли, поживёте пока у меня. — Обрадованные мы взяли сумки и быстро покинули негостеприимную камеру 769.

Медведь жил в конце нашей третьей галереи в камере 780. Площадь двойной камеры составляла примерно 24 квадратных метра, и это было самое большое жилое помещение, в каком я находился за всё время после ареста. Там было целых два окна, и сравнимое с прогулочным двориком свободное место для передвижений. В 12-местке жили только Медведь и его «помощник» (прислуга, говоря по-русски) и это было ещё одним доказательством его влияния в СИЗО. После обычного для многолетнего арестанта приступа мизантропии он отправил всех сокамерников в другие хаты, и на протяжении последнего месяца вёл относительно замкнутый образ жизни. Что не помешало ему радушно, с шутками и незлобными подколами нас принять на временное проживание. До возвращения оперативника из отпуска мы поселились у Медведя, и это было лучшее решение проблемы. Просто-напросто за год тюрьмы мы привыкли к относительно комфортным бытовым условиям и, принимая во внимание неопределённость нашего будущего, было ещё неизвестно хорошо ли это или плохо. Последующие пять лет нахождения в плену пенитенциарной системы я непрерывно вёл упорную борьбу за качество быта, но добивался всегда переменного успеха, а иногда результат был вообще отрицательным.

Наша тюремная жизнь пошла своим чередом. Мы готовили и кушали, занимались спортом, читали книги и газеты, писали письма и ходатайства, смотрели телевизор, гуляли на прогулке. И разговаривали на ставшие уже привычными политические темы. Однажды в прогулочном дворике, где мы гуляли вдвоём Петя, находившийся под впечатлением от очередного громкого дела милицейских оборотней, навязчиво освещаемого на всех информационных каналах, сказал мне: