Записки выдающегося двоечника

– Уже двадцать шестое декабря! – не выдержала Сереберцева. – Скоро зима кончится, и мою шубу никто не увидит!

– Что я виновата, что ли! – сказала мама.

– Некоторые девочки уже с сентября ходят, – заныла Сереберцева.

– Ладно, – согласилась мама, – иди, если хочешь.

– Без шапки! – обрадовалась Сереберцева. – Как миллионерша! А можно я твои туфли надену?!

– Делай что хочешь, – сказала мама и махнула рукой.

Сереберцева пришла в школу в новой песцовой шубе, без шапки, в туфлях на высоких каблуках, в темных очках, с сотовым телефоном в правой руке и портфелем в левой.

Первый урок был химия. Дмитрий Анатольевич сразу же поставил Сереберцевой пятёрку и сказал, что мечтал быть лётчиком, а не учителем. Но Светлана Николаевна, Марина Сергеевна, Елена Викторовна и Элеонора Васильевна поставили двойки.

Нервный, как Кутузов

15 октября, на уроке истории

Женька Кутузов всегда спокойно относился к двойкам. И чем больше у него было двоек, тем спокойнее он к ним относился: двойкой больше, двойкой меньше – какая теперь разница. О его спокойствии ходили легенды, оно вошло в поговорки: «Спокойный, как Кутузов». Но однажды на уроке истории он разволновался.

– Кутузов, к доске, – вызвала Вера Петровна. – Расскажи нам о Наполеоне и Кутузове.

«Наверно, о папе», – подумал Женя.

– Мой папа очень любит наполеон, – спокойно начал Женя, – но ему вредно сладкое и жирное, потому что…

– При чём здесь твой папа? – спросила Вера Петровна.

«Наверно, о дяде Славе», – подумал Женя.

– Дядя Слава, – спокойно начал Женя, – не любит наполеон, он вообще не ест сладкого, потому что…

– Меня это не интересует, – сказала Вера Петровна.

Дело не в том, что Женя боялся получить очередную двойку, дело – в принципе: этот урок он знал!

«Может быть, о брате?!»

– Моему брату Коле нельзя ещё есть наполеон! Ему всего два месяца! Он пьёт только молоко!

– Садись, два, – сказала Вера Петровна.

– Это – несправедливо! – возмутился Женя. – Можете проверить!

Справедливо это или несправедливо – трудно разобраться. С тех пор Женя стал какой-то нервный, и все стали говорить: «Нервный, как Кутузов». Получилась такая новая поговорка.

Настоящий отличник

16 октября, на рынке

Однажды после школы Зубов, Кулаков, Сереберцева и Гаврилов пришли на рынок – торговать.

У Гаврилова было маленькое зелёное яблоко, у Сереберцевой была большая жёлтая груша, у Зубова была варёная каша в баночке, у Кулакова ничего не было.

У Гаврилова был бутерброд с сыром. У Сереберцевой не было бутерброда с колбасой (съела – нужны были силы на физкультуре). Зубов кашу продавать стеснялся. Кулаков пришёл за компанию.

– Яблоко, яблоко! – кричал Гаврилов.

– Груша, груша! – кричала Сереберцева.

– Каша, – шёпотом говорил Зубов.

Кулаков молчал.

– Сколько стоит яблоко? – спросила бабушка.

– Десять, – сказал Гаврилов.

– Ого! – сказала бабушка. – Оно такое маленькое, зелёное и червивое.

– Потому что без химии, – сказал Гаврилов.

– Три, – стала торговаться бабушка.

– Пять, – согласился Гаврилов.

– Сколько стоит груша? – спросила бабушка.

– Десять, – сказала Сереберцева.

– Ого! – сказала бабушка. – Она большая и жёлтая, значит, с химией.

– Может, тогда пять? – робко сказала Сереберцева.

– Три, – согласилась бабушка.

А Зубов кашу не продал, потому что к нему никто не подошёл, и в конце концов он проголодался и сам её съел.

А Кулаков напробовался квашеной капусты и солёных огурцов и теперь хотел пить.

Потом Гаврилов, Сереберцева, Зубов и Кулаков пошли домой, и Гаврилов сказал:

– Вот видите, в школе Сереберцева получает пятёрки, а я – тройки, а в жизни наоборот. Так кто из нас настоящий отличник?

– Да, – согласился Зубов, – настоящий – Гаврилов.

– И я так думаю, – сказал Кулаков.

Чудо

17 октября, на пении

– Здравствуйте, дети! Сейчас произойдёт чудо. Сейчас я сяду за рояль, и вы услышите журчание ручейка, шёпот листвы и т. п. Ну как, слышали? Отвечаем хором.

– Да, прям как настоящие!

– Кулаков, ты тоже слышал?

– Вера Петровна, я слышал, как Коробкин прошептал Клеточкиной: «Клетка, я тебя люблю».

– А она?

– А она сказала: «Я люблю Уткина». И ещё…

– Хорошо, Кулаков, садись. Уткин, ты любишь Клеточкину?

– Нет, я люблю Ручкину, а Ручкина любит Полотенцева, а Полотенцев любит Корзинкину, а Корзинкина любит Мячикова, а Мячиков…

– Стоп, Уточкин. Хватит! Мне надо подумать, как дальше вести урок.

– Если можно, Вера Петровна, что-нибудь металлическое, для души. А то мы очень сильно страдаем.

– Ну хорошо. Сейчас произойдёт чудо. Сейчас я сяду за рояль, и вы услышите грохот скатывающейся с лестницы нержавеющей кастрюли. Слышите?

– Да, Вера Петровна, в кайф.

Дядя

18 октября, на столе

На стене в кабинете русского языка между портретом Петра Ивановича Карпова, дедушки Веры Петровны, и портретом Ивана Васильевича Соколова, её двоюродного брата, появился портрет неизвестного мужчины без бороды.

– Это – Пушкин, – сказала Вера Петровна, – поэт.

– А кем он вам приходится? – спросил Кулаков. – Что-то он на вас не похож.

– Правильно, – согласилась Вера Петровна. – Он мне не родственник.

В классе послышалось взволнованное перешёптывание.