Записки взрослой женщины. Сборник, повести рассказы

И тут снова прозвучала команда на построение. Наш отряд встал крайним левофланговым большого каре на вытоптанном до песка футбольном поле. Напряжение достигло предела, так что никто уже не слышал, что именно говорила начальник лагеря. Они там, на трибуне, опять все по очереди высказывались, а мы уже готовы были победить, чтобы взять факелы и пойти зажечь костер. Поэтому, как только Марьиванна махнула рукой, а командир части выстрелил из ракетницы, наш отряд не побежал на поляну, как другие, а молниеносно лег, развернувшись ногами к центральной трибуне, сцепив ладошки на затылке, уткнувши лица в песок и практически не дыша.

Такой тишины, как в тот момент, лагерный стадион не знал, наверное, никогда. Разве что зимой, когда ее не нарушал шорох снега, падающего с сосновых веток. Стадион замер. Второй отряд, совершено сбитый с толку, стал, препираясь друг с другом и вожатой, укладываться рядом с нами. Смекнув, в чем подвох, быстро, молча, ровно там, где остановился, лег отряд номер три.

Еще не догорела красная ракета, извещавшая о начале игры, а пионеры трех старших отрядов один за другим, как костяшки домино, повалились наземь, вытянувшись ногами к трибуне и прикрыв головы руками. Командир части с ужасом рассматривал ракетницу, из которой только что произвел выстрел. Внезапно вспотевший замполит, а также представитель предприятия, на балансе которого числился лагерь, начальник лагеря и старшая пионервожатая пытались понять, что произошло. Внизу, на скамейке под трибуной, сидела медсестра и мелко крестилась на аптечку. Наша вожатая, видимо, неправильно подслушала разговор в штабе. Ракета по замыслу организаторов означала начало игры, а ядерная атака планировалась в другом месте.

Мы не сразу поняли, что попали впросак, но даже когда поняли, все равно продолжали молча лежать вниз лицом под нарастающий хохот стадиона. Пионервожатая уговорила командира части пересчитать нас и зафиксировать, что условно убитых в отряде нет. Пока тот считал, второй отряд катался по полю, икая от смеха. Среди них сейчас не оказалось бы условно живых. А игра «Зарница» на этом не закончилась. После короткого совещания руководство и почетные гости снова собрались на трибуне, пионеры кое-как построились на поле. Замполит ракетной части сказал, что мы сегодня, пусть и в учебном бою, но практически победили Америку, заокеанские ястребы посрамлены, советский народ в едином порыве, и он расскажет про нас боевым товарищам, которые несут службу в каком-то бункере.

Представитель предприятия взял слово и тоже хвалил нас и обещал рассказать всем. И только начальник лагеря – она тоже пригрозила Америке – призналась, что была удивлена сегодня нами до глубины души. При этом нетрудно было догадаться, что по итогам «Зарницы» пострадают не только Соединенные Штаты Америки, но и кое-кто прямо тут, в лагере.

После ужина все отряды собрались на поляне, обозначенной на секретных картах. За неимением победителя «Зарницы» зажигать большой прощальный костер педагогический совет доверил лучшим представителям первого, второго и третьего отрядов. Лучших оказалось довольно много. Награжденные грамотами за песни, за стенгазеты, за трудовые и спортивные показатели подожгли костер, окружив его со всех сторон факелами, сделанными из консервных банок, пакли и солярки. Костер получился замечательный. Баянист дядя Боря наяривал на инструменте нашу не вполне пионерскую, но любимую в той смене песню:

Куба, любовь моя,

остров зари багровой,

песня летит над планетой, звеня.

Куба – любовь моя!

«Родина или смерть!» –

Это бесстрашных клятва…       

Под июльскими звездами на берегу большой уральской реки мы так задорно, подпрыгивая и приплясывая, орали о любви к Кубе, что Америка – она как раз просыпалась в этот час на своей стороне света – должна была содрогнуться.

Боевые товарищи замполита, сидящие в бункерах на страже мира и прогресса, конечно, «прятали в глубине лучистых глаз» мудрую улыбку, и у каждого на пульте светилась тревожным светом своя красная кнопка – залог мира и прогресса.

Братская помощь Вьетнаму

Поезд из Ленинграда пришел в полночь. Наша студенческая группа разъезжалась с вокзала кто куда. Большая часть отправилась пешком в общежитие по заветной тропе через парк, носивший название Черняевский лес. Горожане опасались ходить там в одиночку даже днем, а толпой человек пятнадцать в любое время не страшно. «Городские» – местные, не общежитские – даже и не пытались добираться по своим домашним адресам в разные концы большого, плохо устроенного города с недоразвитой сетью общественного транспорта. Две подруги поехали к третьей, к той, до которой на такси ехать дешевле. Трое парней нашли приют в квартире взрослого женатого брата одного из них, но по факту брата всеобщего. Он, проживавший в шаге от вокзала, привычно согласился принять их, постелив на полу.