Записки жандарма

Скоро случилось событие, которое еще больше приподняло революционное настроение у нас. Были как-то назначены обыски у социалистов-революционеров, которые, вопреки обыкновению, чтобы застать всех врасплох, производились днем. На одной из спокойных окраинных улиц, в сторону Житнего базара, в одном из маленьких домиков обнаружили большой склад свежей литературы, гектограф, на котором происходило печатание, и кассу организации. Через улицу же, в таком же одноэтажном домике во дворе, шел также очень интересный обыск. Я поехал на проверку и, побывав в первом месте, направился во второе.

Обыскиваемая квартира состояла из двух крошечных комнат и кухни. Когда я приехал туда, производивший обыск пристав обыскал только первую комнату и, арестовав двух молодых людей, занимался уже писанием протокола. Спросив, обыскана ли вся квартира, и получив отрицательный ответ, я сделал замечание приставу; сбросив пальто и толкнув ногою дверь в соседнюю комнату, быстро прошел в нее. Заглянув под диван, я прошел из нее в маленькую кухоньку и, говоря на ходу приставу, чтобы он произвел самый тщательный обыск и в комнате и в кухне, я вышел из кухни через черный ход во двор.

Только что я стал выслушивать доклад старшего филера, что дом этот ему кажется подозрительным, что в нем в кухне при подходе полиции задвинулась занавеска, на что пристав не хотел обратить внимания, как послышался ряд выстрелов. Инстинктивно мы бросились к чистому выходу, и, подбегая, увидели выскочившего из окна молодого человека в студенческой куртке и без шапки. Дав по мне набегу два выстрела, он как ураган понесся к воротам и дальше по улице. Остолбенев сначала от неожиданности, я невольно схватился за карман, думая найти револьвер, но он остался в снятом мною пальто. Ошибка, весьма часто повторявшаяся на обысках и объясняющаяся тем, что мы меньше всего думали, что нам придется прибегать к оружию. Мы погнались за убегавшим, но тот несся как молния и скрылся в переулках и садах. Городовые в их длинных шинелях, с путавшимися меж ногами при беге шашками, конечно, не могли угнаться за молодым человеком.

Положение наше было глупое. Вернувшись в домик, я спросил, в чем дело и кто это стрелявший и убежавший студент. Мне доложили, что как только я вышел из кухни, с русской печки загремели выстрелы. Пристав невольно заслонился за печку, а просунувшаяся с печки из-за дров рука палила в него раз за разом, но к счастью пули рикошетировали от печки в угол. Затем с печки спрыгнул кто-то, пронесся через обе комнаты и выпрыгнул в окно. Все произошло с такой быстротой, что полиция только смотрела. На печке нашли фальшивый паспорт, разорванные в мелкие клочки бумаги и записную книжку. Кто был стрелявший, осталось неизвестным, но много позже мне говорили в департаменте, будто бы то был боевик Степан Слетов [171]. Года через два меня даже допрашивал по поводу случившегося судебный следователь и предъявлял фотографию Слетова для опознания, но я не мог признать в нем стрелявшего по мне неизвестного.

Это глупейшее происшествие взволновало не только эсеровские, но и вообще наши киевские революционные кружки. Первый раз за наше в Киеве время победа была на их стороне. Это сейчас же стало отражаться и на общем положении и сразу же высказалось на сотрудниках. Они были всегда как бы термометром настроения: берет верх правительство – они энергичны и решительны, чуть начинает одолевать революция – они ни то, ни се, говорят неопределенно, думают об отъезде, вообще начинают шататься. Почувствовалось, что многие из моих осведомителей зашатались. Смелее стали вести себя по отношению филеров и наблюдаемые лица. Это тоже был нехороший показатель. Все шло тогда влево. Конституция как бы официально носилась в воздухе. Идейно самодержавие уже было похоронено нашей интеллигенцией.

В это-то неприятное время вызвал меня раз на свидание некий интеллигентный господин. Приняв меры предосторожности, я пошел повидаться с ним. Господин тот, довольно пожилой, предложил мне вопрос: желаю ли я арестовать лабораторию социалистов-революционеров, где готовятся бомбы для срочного покушения, и если да, то на какое вознаграждение он может рассчитывать за указание некоторых данных, по которым можно раскрыть лабораторию. Я, конечно, сказал, что желаю, но относительно вознаграждения просил высказаться его самого. Подумав, господин сказал: «Вы мне дадите пятьсот рублей, но только немедленно. Покушение предполагается на Клейгельса и на охранное отделение».

Я ответил собеседнику, что охотно уплачу пятьсот рублей, но только после ареста лаборатории, что раньше я не имею права дать деньги, и стал доказывать бессмысленность террора, но чувствовал, что говорю неубедительно и что сам себе не верю. Интеллигентный господин принял условие и дал мне некоторые данные, после чего мы расстались, условившись повидаться через несколько дней еще раз.