— Губернатор усадил нас в кабинете и сказал: «Господа, между нами есть неприятности, и вы и я имеем обоюдные причины; полагаю, как благородные люди, мы не обязаны давать в этом кому бы ни было отчета, но, к удивлению моему, вы малодушно сообщили жандарму! Ха, ха, ха, да знаете ли, кто этот жандарм? Он по просьбе моей прислан сюда для моих услуг! Вот вы кому доверились. Господа, я не отнимаю у вас права иметь ко мне неудовольствие, но будьте же благородны, действуйте сами, без жалкого жандарма. Прощайте, я счел долгом сказать вам это».
Каково мне было слушать этот монолог! Я высказался искренно, не имея причин не верить губернатору; жалею, что обеспокоил уважаемых мною людей, но надеюсь, другой раз не ошибусь. Мы помирились, согласившись, что губернатор — [подлец!][180]
.Рано утром я у губернатора. Ласков, приветлив, хороший друг!
— Не утерпели, не сохранили секрета?
— Язык мой — враг мой! Кругом виноват!
— Ну, по условию — вы губернатор, а я жандарм, у меня огорода нет, а у вас столько огородов — куда ни брось камень, попадешь в ваш огород!
— Не будем ссориться, я виноват, прошу прощения; увлекся с негодяями, больше этого не будет.
Тут пристала страдалица-жена его с просьбой — простить.
— Так и быть, этот раз не в счет, забудем; но другой раз не забудем!
— Душою и сердцем — согласен!
[Я держался правила: я доверчив, меня обмануть легко; кто меня обманет — тот негодяй, а кто другой раз меня обманет — тогда я дурак! Был помещик Бабкин — вышедший в отставку при Екатерине капитаном Преображенского полка, добряк и простак. К нему приехал сын — молодашка-служащий в Сенате. Я передал губернатору, что вчера имел пренеприятный вечер у Бабкина. Целый вечер сын его самой злою бранью поносил губернатора, я останавливал — ещё хуже! Надобно, чтобы отец зажал рот сына. Вечером Бабкин не смотрит на меня, сердится. К простаку нетрудно приласкаться: только заговорить о счастливых временах при Екатерине. Старик обыкновенно тает и при этом случае высказался, что губернатор позвал и распушил старика; на оправдания и клятвы Бабкина губернатор сказал о мне и повторил то же, что говорил пред Тургеневым и Оржевитиновым. Я уверил старика, что губернатору налгал чиновник при мне, что я заступался, а губернатор, не желая выдавать чиновника, свалил на меня.]
Тогда установленной формы для переписки в корпус жандармов не было; армейские писали рапортами, такая форма не позволяла вольничать, я принял манеру писать: письмами, докладами и простыми записками, но рапорта — никогда! Составил письмо к шефу об отношениях моих к губернатору и об его бесхарактерности и в конце уверил, что не пройдет много времени, как выяснится необходимость сменить его.
Пришел к губернатору и прямо сказал: «Нам более говорить нечего!» Он начал извиняться, я подал ему письмо к шефу и сказал: «Я дал вам слово показать вам, что я пишу, — прочтите». Прочитав, побледнел и сказал:
— Вы так писать не можете!
— Отчего?
— Я буду жаловаться на вас!
— Тем лучше, скорей объяснятся ваши действия.
— Вы не пошлете.
Я кликнул жандарма, запечатал у губернатора и приказал отнести на почту.
Кто такой губернатор Загряжский? Он был в отставке капитаном Преображенского полка. 14-го декабря он явился к дворцу. Государь несколько раз посылал Якубовича[181]
образумить бунтовщиков и убедить их, чтоб покорились. Якубович шел к мятежникам, и Загряжский за ним. Якубович, вместо убеждения, говорил: «Ребята, держитесь, наша берет, трусят, ура! Константин!», и бунтовщики кричали: «Ура, Константин и супруга его Конституция!» Якубович возвращается и докладывает: «Изволите слышать, они с ума сошли, хотели в меня стрелять».Так было несколько раз, и всякий раз ходил и один раз перевязал ногу платком, прихрамывая, будто его ударили по ноге.
Государь не забывал усердия и сказал в[еликому] к[нязю] Михаилу Павловичу: «Я видел усердие Загряжского, спроси его, чего он хочет?» В. к. Михаил спросил Загряжского:
— Чего ты хочешь?
Загряжский, не задумавшись, отвечал:
— Желаю быть губернатором.
— Не много ли будет?
— Для государя все возможно!
И вот Загряжский чрез разные метаморфозы — губернатор в Симбирске. Это я знаю от него самого.
Загряжский был очень недурен собой, среднего роста, строен, всегда щеголь, образования — для гостиной, недурной актер. Дела, бумаги — для него дело постороннее.
Застаю Загряжского, подписывает кучу бумаг:
— Как же это вы не читаете?
— Пробовал читать, ничего не понимаю; пробовал не читать — все равно, так лучше не читать — результат один.