Записки

Наши утренние занятия обыкновенно заканчивались в мастерской Дэмер. Здесь она постоянно работала резцом и допускала в свое святилище только самых близких друзей. Она так искренне любила искусство и науку, что старалась избегать всякого шума и грома о своих талантах. Одним утром, помнится мне, она чрезвычайно смешалась, когда я заметила в ее комнате греческую книгу, исписанную на полях ее собственными заметками. «Так вы хорошо знаете, — сказала я, — греческий язык. И если вы скрывали это от меня, чтобы пощадить мое невежество, то должна вам признаться, что я действительно ничего в этом не смыслю». Она покраснела, как будто пойманная на месте преступления.

Я познакомилась с английским посланником сэром Уильямом Гамильтоном и его супругой; в их доме сошлась с аббатом Галлиани и некоторыми учеными и артистами.

Гамильтон обладал богатым и обширным собранием различных предметов древности, но я позавидовала только одному предмету — кольцу с аэролитом. Этот род минерала, так подробно описанный Плинием, признавался учеными за чистейшую выдумку славного натуралиста. Таково упорство философов и таково правило невежества — отвергать действительность того, чего мы не можем доказать. Камень, без сомнения, очень редкий и едва ли не самый лучший в мире.

Двор в это время находился в Казерте, где мы были представлены королю неаполитанской дамой, герцогиней Феролетой, и приняты очень ласково. Мой сын иногда участвовал в королевской охоте, но чаще занимался со мной искусствами и древностями, причем я купила несколько картин, эстампов и скульптурных произведений.

Вечера мы всегда проводили в доме английского министра, и, таким образом, среди утренних занятий и отдыха в кругу образованного общества у нас не было скучного времени, без развлечений или труда.

С бесконечным любопытством я осматривала неоценимые сокровища Геркуланума и Помпеи. Относительно Помпеи я однажды осмелилась заметить королю, что было бы очень интересно отрыть весь город со всеми его улицами, домашней обстановкой, колесницами, со всем, что погребено под пеплом. Потом все это очистить и расставить в том самом порядке, в каком каждая вещь найдена: тогда перед нами явилась бы полная картина древности, способная пробудить удивление всей Европы. А если пускать посетителей за известную плату, то она не только окупит все расходы, но и будет обильным источником доходов.

Король, вероятно, забыв, что я говорю по-итальянски, обратился к одному из своих придворных и сказал, что я прекрасно понимаю вещи и что мое предложение очень умное и более достойное внимания, чем обычная рутина антиквариев, присяжных поклонников древности. Очевидно было, что король отнюдь не обиделся на мое смелое замечание; не возразив мне, он сказал: «Есть одно многотомное сочинение с гравюрами всех замечательных предметов, отрытых в Помпее; если вы найдете что-нибудь достойное для себя, я прикажу представить вам».

Я искренне поблагодарила за такой подарок, который был гораздо выше его похвал.

Восхождение на вершину Везувия едва не стоило мне жизни. Я была не совсем здорова, когда предприняла его, и до того изнемогла, что опасно заболела. Никогда не имела ни малейшего доверия к медицинскому искусству и тем меньше к неаполитанским лекарям, я решительно сопротивлялась всякому лекарству. Наконец, уступая просьбе своих детей и леди Дэмер, я стала лечиться у одного англичанина, Друммонда; он не был практик по профессии, но пользовал своих больных соотечественников с большим успехом и усердием.

Наперекор своим предрассудкам в данном случае я должна была признать, что обязана жизнью медику. Климат и диета скоро поправили мое здоровье, и я по-прежнему продолжала свои утренние путешествия. Окончательно воскресило меня самое действенное средство — внимание императрицы.

Прискакал курьер с ответом на мое письмо, отправленное из Ливорно; Екатерина уверяла меня в своем непременном и душевном сочувствии моему семейству и обещала по приезде нашем в Петербург устроить моему сыну блестящую карьеру, назначить его камер-юнкером, что давало чин бригадира. Она благодарила меня за план госпиталя, отзывалась о нем с похвалой и вообще одарила меня письмом самым любезным.

Я не медлила ни минуты ответить ей. Выразив полную мою признательность за ее доброту, я убедительно просила изменить намерение ее относительно принятия моего сына ко двору. Его воспитание, заметила я, располагает его к деятельной жизни, и сообразно его наклонностям к военной службе и зачислению в гвардейский полк он страстно желает продолжать свое поприще и надеется достигнуть высших степеней. Это составляет и мое заветное желание. В заключение письма я обещала возвратиться в Россию менее чем через год и иметь счастье увидеться с государыней.